Небываемое бывает - [48]

Они не суетились, не озирались воровски. Пятеро могут постоять за себя. Их много, и это придавало им храбрости. А сима все шла и шла, только бей — не мешкай. Один орудовал острогой, другой — крючком маре, лов которым строго запрещен всюду в Приморье, третий собирал рыбу. Но алчности потребителя не до запретов. Деньги прямо под ногами, успевай только нагибаться. Вот окровавленная сима описывает в воздухе дугу и шлепается на берег, норовя соскользнуть в воду. Сверкнул нож, и она уже повисла с распоротым брюхом над ведром. Икра вынута, и выпотрошенная рыба летит в кусты.

Из чащи не спеша вышел человек, в руках — опущенная дулами вниз двустволка. Может быть, ему следовало бы позвать кого-нибудь на помощь. Неподалеку усадьба заповедника. Но он подходил все ближе и ближе. Человек этот знал, что его ненавидят давно все браконьеры округи. Не раз уж слышал за спиной угрозы. Иные только и ждали случая расквитаться без свидетелей.

— Следуйте за мной в заповедник, — сказал он негромко, но внятно.

Пятеро разом вскинули головы, и лесник увидел на их лицах знакомое выражение: злобное, непрощающее. Послышались сдавленные ругательства:

— Смотри, как бы мы тебя не повели куда-нибудь. Проваливай, пока цел!

— Следуйте за мной, — повторил он твердо.

Они переглянулись, тот, что постарше, двинулся с ножом в его сторону. Ружье чуть дернулось, грянул выстрел. Земля взметнулась у самых ног вожака. Он остановился, замерли в нерешительности и его дружки.

И тут послышался гул мотора. Недалеко по лесной дороге шел грузовик. Тот, что с ружьем, воспользовался замешательством парней, выбежал на косогор и выстрелил в воздух, стараясь привлечь внимание. Он видел, что шофер и сидящий рядом с ним завхоз заповедника приметили его, но не остановились. Егерь вернулся к браконьерам. Повелительно и спокойно повторил приказ.

Теперь они стояли друг перед другом и думали, кажется, об одном и том же: «один против пятерых, и нет патронов», «пятеро против одного, и ружье не заряжено»...

Такое соотношение может окрылить даже безнадежного труса.

Они бросились на него и стали избивать, пока он не лишился чувств. Но им и этого показалось мало. Пятеро потащили его к речке и сунули головой в воду. Егерь еще слабо сопротивлялся. Тогда, скрутив ему руки, парни стали яростно топить его, придерживая голову под водой. Он долго еще бился в их руках. Но силы постепенно покидали, движения становились слабее, и вот, казалось, безжизненное тело поволокло течением, переворачивая и ударяя о камни.

Вода вынесла его на мелководье и долго била о берег. Он зашевелился и медленно выполз на берег. Перед глазами все плыло. Ухватившись за ближайший куст, стал приподниматься. От дерева к дереву, то падая, то хватаясь за стволы, двинулся в сторону усадьбы. Приступы тошноты, казалось, ломали пополам.

Вот и усадьба, знакомый грузовик. В кабине все тот же завхоз — из местных, деревенских; он же исполнял должность начальника охраны заповедника. Когда лесник сказал ему о том, что надо бы задержать браконьеров, тот хитровато переглянулся с шофером, который был по обыкновению навеселе, и оба издевательски захохотали. Машина тронулась и покатила прочь...

Стоим с Михаилом Федоровичем Парасичем на том же месте, где когда-то браконьеры топили его. Он невысокого роста, средних лет, сероглаз. Лицо простое, без особых примет. Только малословен и самоуглублен, как человек, привыкший к одиночеству в лесу.

— Что стало с теми браконьерами?

Парасич лишь махнул в досаде рукой...

Океанская судьба симы и безродная жадность пеструшки, убийцы собственного рода, завладели с той поры моим сознанием. Я был обязан додумать о событиях в устье Кедровки, мне казалось, что в поединке егеря и в предсмертной страже симы над потомством заключен некий вещий смысл и неведомый мне императив. Лесная драма — короткий эпизод извечной войны между созидающим и присваивающим, творящим и разрушающим. Каждый из нас рождается, чтобы сделать выбор между силами добра и зла. Я долго думал о смысле дозора Парасича и о его исторических предшественниках в устьях других российских рек.

Одинокий егерь воплотил в себе некие начала, разгадка которых сулила прикосновение к тайне родной истории. В голове проносились слова как символы: устье... охрана... дорога... море... Родина... Почему все казачьи войска названы по рекам: Донские... Запорожские... Терские... Яицкие... Кубанские... Амурские?.. Что толкает нас сюда?

Еще в Новосибирске предчувствовал, что рано или поздно размышления о русской дороге приведут меня на Дунай, Днепр, Дон... Меня тянуло в тот край, где длинным мечом у Очакова лежит узкая полоска земли — Тендровая коса, возлюбленная казаками. Античные греки называли ее «Дромос ахиллеос», что означает «ахиллесов бег». По преданию, на этой косе герой Троянской войны Ахилл устроил состязание в беге. В том краю, где Эллада соприкасается с Русью, на берегах Русского моря, я думал о начале пути, который ищу.

Устья Дуная, Днепра и Дона при любых нашествиях степных орд всегда оставались суверенной территорией «руського народа», а Сечь и Дон — его полномочными представителями при чрезвычайных обстоятельствах. Исторические судьбы обоих войск оказались неразрывными. И в морских боях, и на суше они были создателями «русского товарищества», о котором пророчествовал на костре полководец Тарас Бульба. Шесть веков, от Батыя до Суворова, они дрались в одиночку у черноморских берегов.