Небываемое бывает - [46]

На протяжении всех этих записок Пушкин был нашим спутником, учителем и мерой, тот Пушкин, который начал с разрушительной западной вольтерьянской заразы, а кончил глубоким принятием всех родных основ православной культуры и погиб, защищая эти устои. Потому сегодня он наш эталон. Автор в этой связи относит и себя к разряду «свободных консерваторов» и гордится причастностью к этой пушкинской политической традиции. Пушкинский дух должен быть вновь, как при жизни поэта, прийти в офицерские общества и в офицерские семьи. Какой род войск первым создаст общество офицеров, тот первым возложит венок к памятнику Пушкину в Москве.

Будущее за «свободными консерваторами». И пусть каждый род войск в память о национальном гении создаст свой войсковой лицей, помимо суворовских училищ, которые должны иметь при себе все высшие военные училища. Ибо горе народу, который забывает, что в России де было и нет звания выше офицерского.

Народная душа таинственно и неожиданно проявляет себя, вобрав опыт тысячелетий, и чаще всего на переломе времен, как на древнем распутье дорог, голос этот звучит

в раздумьях молодых ратников. Пришло письмо как-то из Афганистана исполнительнице «Слова о полку Игоревен на древнерусском языке Юлии Малышевой от солдата О. Г. Щербинина. Когда войско углубилось в другие пределы, он вспомнил невольно другой поход: «Когда за спиной Буг и удалялся разрезающий вечернюю темноту штык на холме мемориала Брестской крепости, в памяти отдается грустью древнерусское: «О, Русская земле, уже за шеломенем еси».

А здесь, за Гиндукушем, в поле дальнем, но незнаемом, эта тема еще ближе. «Ночь грозою стонала, темная, птицы, звери всполошилися. А поверх дерев — неистовый кличет Див, велит прислушаться землям дальним и незнаемым»...

А ведь это про нас! Здесь большие белокрылые орлы, которые порой мешают летать вертолетам, а вороны — громадные, черные, им, может быть, по триста лет, в России таких не увидишь. А душманы «непроезженными тропами» пытаются отбросить вспять Историю... «И течет печаль глубокая по Руси рекой обильной». Я пытался прочитать «Слово» в подлиннике, но это оказалось мне не под силу. А «Слово о полку Игореве» должно быть таким, как оно есть. Оно должно звучать на старорусском языке, без знания которого ни один человек не может считать себя вполне образованным. А более всего это относится к офицерскому корпусу, из среды которого родилось когда-то «Слово о полку Игореве». Первый курс любого военного училища должен начинаться с этой великой воинской песни и звучать на старорусском языке, которому надлежит быть в учебной программе. Дореволюционные военные училища так и не доросли до истинного понимания родных традиций. Эта задача нашего времени, без решения которой вся перестройка в армии будет очередной казенной кампанией.

Япония свое промышленное тотальное наступление начала не с технологии, а с японского языка и «японизма». Если, к примеру, военные кружки наших воздушно-десантных войск начнут офицерские собрания с чтения «Слова» на старорусском языке, а затем одновременно с этим изучение истории государства Российского, да с непременным внедрением в строй старинных солдатских песен и изучением традиций русской офицерской этики, то можно быть уверенным, что неуставная нечисть исчезнет как дым. Ни в одной армии нет института политруков. Возможности этого института безмерны, если зачинщиками всех новых начинаний будут политруки. «Слово о полку Игореве» обладает мощным и обновляющим духовным потенциалом, ибо эта песня — святыня сразу трех братских народов: русского, белорусского и украинского. Эта песня — завет первых правороссов времен киевского единства. Пробил час нового единения, час «русского товарищества», о котором пророчествовал неукротимый и благородный полковник Тарас Бульба.aa 

Предестинация

Похвальное слово российскому флоту

Россия же уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочие, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы.

Гегель

Очерк этот начат в Приморье, на острове Попова, в синем заливе Петра Великого, был продолжен в устьях Днепра, Буга и Дона и закончен на Колыме и Лене, в бухте Тикси, под многодневный вой пурги, где за порогом протяни руку — и не увидишь пальцев в гудящей тьме. Написаны записки быстро, на исходе зимы, когда с первым полярным солнцем оживают люди и тундра. Точка поставлена в Москве, куда теперь ведут реки не только пяти морей (первая навигацкая школа в России должна была возникнуть именно в Москве — в 1701 году). Но мысли, изложенные здесь, зародились в глубине континента, на великой Сибирской равнине, где в тридцати верстах от Новосибирска сосновым бором укрыт Академгородок. Многие его жители, как и обитатели других новых сибирских городов вроде Дивногорска, Братска, Мирного, поселков на трассе БАМа, просторах нефтяной Тюмени, родились и выросли за пределами Сибири. Чтобы человек связал судьбу с новым краем, пустил здесь корни, он должен осознать себя и свой путь. Записки эти и возникли от естественного вопроса: почему я в Сибири? Случайная ли я песчинка или часть некоего исторического движения? Если последнее, то когда зародилось это движение и куда мы держим путь?