Неброшенный камень - [4]

Птенцы вороньи падают из гнёзд.

И тесен мир за письменным столом.

Не познан,

Не осознан до поры

Наш белый свет,

Но эта или та

Вдруг падает падучая звезда,

И подставляет истина уста

Нам в просверке озоновой дыры.

И счастье наше коротко и зло.

Птенцы вороньи встали на крыло.

* * *

Всё вдруг сковал мороз!

Суть естества

Нестойких агрегатных состояний

В стремленье обдурить, надуть…

Но я не

Зело умён, и я стою на том:

В округе всё сковало –

Вечным льдом!

Нас оглушил,

Опустошил мороз.

Нас холод обложил дурацкой данью,

И ни тепла, ни просто обещанья,

Ни вместе,

Ни, тем более, поврозь.

И вся любовь!.. Озноб и маята.

Лишь на стремнине чёрная вода

Ещё дымит, не ощущая льда…

* * *

Воспрявших трав

Разлёт и взлёт –

Отмытый грех июльской засухи.

Ветвей сплетенье и разброд,

Остылое мерцанье вод

И незаметный поворот

К осенним снам.

Побеги-пасынки

Плюща берут на абордаж

Плетни, ограды, средостенья

Калиток, чьё предназначенье –

Вводить собак в визгливый раж.

Сычи ведут свой репортаж

С низин – и эти песнопенья

Темны,

И ночь добавит тьмы,

И до утра не верим мы

Ни в судный день,

Ни в искупленье,

Ни в катастрофу потепленья,

Ни в близость

Гибельной зимы.

* * *

Природа рвёт свои контракты

С тобой: болезни, чехарда

Невзгод – печальное контральто

Холодной осени!

Пуста

Твоя рассудочная трезвость.

И – день за днём, и бесполезность

Хозяйкой топчется в душе.

Подруга в бледном неглиже –

Луна – лениво, неохотно,

Проклюнется, заглянет в окна,

Смутясь, скользнёт к карандашу

И коленкоровой тетради,

Где с чашкой чая на ночь глядя,

Я, как стихи, долги пишу.

Долги – за газ и отопленье,

И свет, и светопреставленье,

Которое имело быть,

Но мы с тобою, стало быть,

Смогли презреть его наличье,

За неразборчивую прыть,

За всё,

Что с горьким безразличьем

Мы по ночам в общенье личном

Избыть сумели

И забыть…

* * *

Мне снился, конечно, Париж!

Поля Елисейские, башня

Под небом, французские «башли»,

Кабак незаметный и тихий –

Ротонда над плесенью крыш.

И Сена,

И сонные блики

На серых гранитах

Невы,

И сад,

И литая ограда,

И – что ещё, что ещё надо

В копне

Васильковой травы!..

* * *

Мы счастия – увы! – не обрели.

Всё просто –

Мы друг друга не нашли.

Вселенная – ей должно расширяться.

Об этом можно было догадаться

Чуть раньше – отрываясь от Земли.

И тайно,

По космическому коду,

Взывая «SOS»,

Мы задаём работу

Заблудшим снам –

И предаём свободу

Пространств ночных,

Что вчуже обрели

Взамен любви –

Любви своей вдали.

* * *

Ренате Казанцевой

Упрёшься носом в свой забор –

И самому себе завидно.

А в небе – синодальный хор

Фламинго.

Им тебя не видно.

Не виден им ни твой забор,

Ни малый сад твой,

Ни усилья

Твои в саду.

Ведут их крылья

С судьбой и небом разговор.

А здесь, внизу,

И тих, и тесен,

Твой белый свет –

Трава, листва,

Тоска-печаль, что не нова,

И эти поздние слова –

Слова любви…

А в поднебесье

Звучит хорал.

И нет сомненья –

Всё поправимо, всё,

И ты –

Всего лишь способ заземленья

Надежд

Высокой

Чистоты.

* * *

Теперь весна.

Теперь молчать и помнить

О неизбежном таянье снегов.

Ночная белизна, свечная копоть,

Прикосновенье – локон или локоть,

И потрясенье праведных основ

Любви, уже охлынувшей отчасти,

Ушедшей в тишину.

И самовластье

Передрассветных торопливых снов.

Теперь –

Терпеть весенние свершенья:

Наш, по зиме растраченный вдвоём,

Восторг почти свободного паренья,

Броженье, обнажённость – окоём,

Размытый мричкой, сотканный дождём,

И даль дорог, сулящих возвращенье…

И этот вечный камень преткновенья,

Поросший цвелью, мохом, лишаём…

* * *

Несхожи,

Несовместны мы ни в чём –

Сплошное отрицанье отрицанья.

Попытки внять – на грани истязанья.

И наши непрощенья и прощанья

И обещанья

Вовсе не при чём.

Реченье рек, разбуженных теплом,

Моленье льда, весеннее присловье

Капели, пришлых слов немногословье –

Всё заглушает звонкое злословье

Сливных ручьёв, срывающихся днём.

Но терпит нас,

Бог весть чему в угоду,

Чадящее кострище вороша,

Весна – и снегопадна и рыжа.

И гасят свет ночные сторожа.

И за день изболевшая душа

Вбирает темь ночного небосвода.

* * *

Заросший сад.

Господние задворки.

Вороны – крик, разборки и разбой.

Автомобиль отечественной сборки

Уткнулся в небо ржавой головой.

Кирпич, следы строений, запустенье.

Насилье времени над смыслом и собой.

Любое слово вносит разнобой

В обыденность,

Рождая вожделенье

В колодезном ведре поймать рукой

Хромую щуку,

Чтобы разночтенья

Любви неправедной, похожей на разбой,

Взошли волшбой

В саду, где пыль и зной, –

Где сгибли,

Потерялись мы с тобой

По твоему, по щучьему веленью…

* * *

Тоска-кручина нелюбимых глаз.

Дрожит крушина,

Тихий свой рассказ

Ведёт о зимах, прожитых метелях.

Терновник,

В паутинах, повителях,

Осыпав грязно-синие плоды

Себе под ноги,

Слушает и верит.

И бьёт волна о выдуманный берег,

И с кротостью душевной простоты

Всё шепчешь мне,

Всё повторяешь ты

О счастье нашем

Тихий свой рассказ…

В тоске прекрасных

Нелюбимых глаз.

* * *

Пустыми, прозрачными рощами

Плывёт паутинная нить.

Теряет нас век – и не ропщем мы!..

Как много, однако же, общего

У нас, не отвыкших любить

Свой гуж, свой хомут…

И по случаю

Обряща голодную сыть

Свободы, мы тщимся забыть

О прошлом –

О том, нераскрученном,

С каменьями, тучами, кручами…

Где мы растеряли всё лучшее,

Успев и его оглупить.

* * *

И ни зла не иму,

Ни боли я.

Ветер на пепелище старом

Грезит жаром,

Грозит пожаром,

Застит разум ночным угаром.