Неболочь - [7]

Бородино

Тараща ядра, шёл в штыки Раевский, сдулся Шевардинский

Редут, и кровь Москва-реки шумела рожью бородинской…

Купив одноимённый хлеб, о чём подумал на досуге:

Гонялся корсиканский лев за русским зайцем по округе

Напрасно… Гитлер бы служил в обозе, рыл себе окопы

Великой Армии… Из жил не надрывалась мать-Европа…

Некомбатанты: австрияк, испанец, немец (благодарствуй!) —

Повоевав здесь кое-как, вы возвратили государства.

Когда б я был Наполеон – стальную гвардию в бой бросил!

Я – русский, корсиканец он… (собака лает – ветер носит).

Прибыв на Эльбу, как турист, я стал отчаянно-печален:

Повсюду пули (ветра свист), разрывы черно-белых чаек.

Финляндия

Папаха озера. Туман. Гортань прогоркла от кострища

По новой. Озеро-баран, которого пастух не ищет,

Поскольку много здесь озёр. За всей не уследишь отарой…

Так месяц куртку распростёр, где звёзды-пуговицы – парой.

Коттеджик мал, огромен пирс, в садках безмолвствуют форели,

Привычный предвкушая пир… Над миром звёзды-асфодели

Цветут слезами в три ручья, как аватар на горных склонах,

Нам не оставивший ключа от птиц, чирикающих в кронах.

Я слышал, как, вздымая мох, грибы ворочались в берлогах

(Боровики) … Плескался лох, глуша уклеек у порога

Реки, чей приторный рукав засунут в лес, как шапка в шубу.

Берёзы полоротый кап зевнул, выказывая зубы.

Поднялся ветер, трав ковёр чуть вздыбился от изумленья,

Когда я потушил костёр и сдул с ладони вдохновенье.

Папаху озера, багрян, перечеркнул околыш солнца…

Как Маннергейм был ни упрям, чуть меньше стал приют чухонца.

Фейсбук

Я собираю залы размером с Пантеон…

Сидят: Дерсу Узала, знакомый фараон,

Джон Сильвер, Азазелло; и огоньки болот

Порхают оробело, и кот – не Бегемот —

Уставился в программку (не верь своим усам!),

Шерхан приводит самку, какую покусам;

Разносчики поп-корна, из хижин дядя Том

На Джерри непокорно взирает в метроном.

Как съеденные пешки, что в свите у ферзя,

Не гномы Белоснежки, а гоблины, скользя,

Забились на галёрку… Неярок рампы свет,

И бродят кривотолки, сходящие на нет.

Лафа теперь поэту: зал – торбою – набит.

«Карету мне, карету!» – за Золушкой кульбит —

Принц Гамлет. Начинаю… Все обратились в слух.

Как снег на Гималаях, обожествлён мой дух!

Двенадцать! Сидя в тыкве и семечки луща,

Я не могу привыкнуть к засилию клеща.

Сражён болезнью Лайма, я вывалился вон —

Мне троекратно лайкнул, под мухой, князь Гвидон.

Эстафета

Цветёт навстречу «скорый», черёмухой цветёт,

Вдоль старого забора и надписи «Учёт» —

На магазине сельском, где пусто, как в душе…

Мой друг живет под Вельском, на третьем этаже

Хрущёвки. Хрущ рейтузный, полвека – в женихах,

Он ходит в лес арбузный с корзиною в руках,

Он караулит эхо и собирает мёд…

И не к кому поехать мне от своих тенёт.

Я забираюсь в поезд, в привычливый плацкарт,

Молчат душа и совесть, как требовал Декарт.

С настойкой к проводнице настойчиво стучусь,

И разговор на спицах не вяжется, ни юсь…

«Алёнушка» (конфеты), поспешная лизня.

Как жезл эстафеты, ты передашь меня

Буфетчице вокзальной, та – рыночной вдове…

Просёлок инфернальный, и ветер в голове.

Краплёною колодой неугадальных карт

Сижу я у комода и выправляю фарт.

Не в фартуке – фортуна, в переднике вдова

Мне задевает струны, звенящие едва.

Душа уже не ропщет от прошлого потерь…

Записка: «Если бросишь – ключ положи под дверь».

Оболочь

Засушливые руки июльского дождя…

Умру! Умру от скуки, немного погодя.

Куда пойти? Плащ деда мне, мелкому, велик.

Я скромно пообедал, уселся среди книг…

Пиратские пиастры, облитые вином,

Краснеют, словно астры на клумбе под окном.

Болтаются вороны на реях-проводах,

У абордажных клёнов свет месяца в зубах.

Надеялся напрасно: вновь парусина туч

И морось, словно масло, грозы скрипичный ключ.

Майнридствуют мароны (меня не выдают!),

Осины-макароны и пенной лужи брют.

Серёжа дочитался до ручки. Входит мать —

Я сплю (подушке – взбучка, и в пёрышках кровать).

Поминки

Кто пришёл, как медведь косолапый, на поминки? Кто рюмкой частит?

Кто, сморкаясь в ушастую шапку, прокопчённой фуфайкой смердит?

Всамомделешне, или по слухам, что умершему – пухом земля?

Выживая – кто телом, кто духом – прозвенят за окном тополя.

Чем пьянее толпа, тем плачевней… Сколько зим я здесь жил-не тужил!

Деревенька Косые Харчевни, где земля вылезает из жил…

Я поставил бы в центре Вселенной этот стол, как закваску под гнёт.

Если врезать соседу поленом, вряд ли ухом сосед поведёт.

Слишком ранняя выдалась Пасха. Ты, причисленный к лику святых

(О покойнике), спросишь про нас там, кровь сосущих, поющих – живых?

Как-то всё обошлось без скандала, огрузнел полоумный сосед

И уснул, подоткнув одеяло… Свечерело… Защёлкнул браслет

Бог над пажитью (туча и месяц) … Я пошёл покурить на крыльцо…

Так… минут через пять, через десять – от мороза сгорело лицо.

Прогулка

Я строил терем подсознанья, гнул гидру вечности в дугу,

Грыз древо жизни, как пиранья, варился в собственном соку.

Теперь я славен и увенчан какой-то колкой лабудой —

Пасу безропотных овечек совместно с Буддой… Бородой

Тряся, от гордости, помятой, я поливаю деревца

Из лейки, взятой из «проката», по мановению Творца.

И всё мне ехало-болело, холоднокровная душа

Однажды покидает тело, прогуливаясь не спеша