Небо закрыто льдами - [11]

— А перед выходом еще раз надо было, — упорствовал Крикуненко. — Вдруг что откажет! Греха не оберешься. Тем более что у нас адмирал на борту. Ты на него не гляди, что спокойный он, тихий да вежливый, а так отметит по первое число, что аж до самой демобилизации помнить будешь… И вы, салажата, нечего скалиться. Давай все до кучи, пока время есть — малый аврал устроим. Заодно посмотрю, как вы тут себя чувствуете. А то приходит с берега этакий гвардеец — орел орлом, а за какую ручку при случае ухватиться — толком не знает. Давай-давай, зараз я вам экзамен устрою…

Но — странное дело! — вовсе не обидным показалось ворчанье нашего мичмана. И, занявшись через несколько минут контрольной проверкой боевого хозяйства, я подумал, что вовремя и мичман и старшина Скворцов остудили нашу мальчишескую радость. Мы все-таки не на прогулке, лодка есть лодка, и боевая задача остается вопросом номер один, и вообще полюс — это работа. А ее, работы, — по горло.

«Что ж, отец, — думал я. — Вот и началось у меня по-настоящему то, о чем ты мечтал. Твоей дорогой шагать начал…»

И вдруг пришла новая мысль: если лодка, на которой погиб отец, и лодка Гаджиева — одно и то же, и если, как утверждает легенда, они в самом деле ушли во льды — может, удастся нам хоть следы их найти там, дальше на север…

…Час спустя прошла по лодке новая весть: на атомоходе обнаружен «заяц». Им оказался Володя Резник — тоже первогодок, его назначили к нам на полмесяца раньше меня, но работал он пока в береговой команде — привыкал к кораблю. В тот вечер, когда сыграли тревогу, Резник выполнял какую-то работу на борту, и когда прозвучала команда «Всем посторонним на берег!» — он ее якобы не услышал. В трюме, где он работал, были такие уголки, где и в самом деле можно не услышать команду.

В море, когда мы уже ушли на глубину, Володя обнаружил себя.

Резника немедленно вызвали к командиру.

В каюте Жильцова был в это время Петелин.

Жильцов смотрел на матроса сердито.

— Зачем ты это сделал? Ты и в самом деле не слышал команду?

— Слышал. — Резник опустил голову. — Я хотел вместе со всеми. Я думал, что пригожусь…

— Ты знаешь, что совершил тяжелейший дисциплинарный проступок?

— Знаю. Я вместе со всеми хотел. Я ведь на лодку назначен, так ребята в море, а мне на берегу?

Петелин не вмешивался в разговор, молча наблюдал за Резником и мысленно пробовал поставить себя на его место. Конечно, матрос нарушил дисциплину — такое прощать нельзя. Но если оставить в стороне соображения чисто служебные и подойти к событию чисто по-человечески, Резник был по-своему прав, и его можно было понять. Не уйти в плавание, считаясь фактически членом экипажа, — это оказалось Резнику не под силу. Адмирал Петелин поймал себя на мысли, что на месте Резника он поступил бы так же. И если уж быть честным до конца — нечто подобное сделал он сам в его годы, и с того случая и стал моряком, решив ценой проступка свою судьбу.

Но все-таки проступок-то совершен? И его нельзя оставлять без последствий.

— Вы понимаете, что вы наделали, матрос Резник? Из-за вас я обязан лечь на обратный курс и вернуться. — Жильцов в сердцах даже кулаком по столу стукнул. — Но это кончится тем, что лодка не выполнит свою задачу, и на весь экипаж ляжет позорное пятно…

Резник побледнел.

— Так что возвращаться в общем уже нельзя. С электричек «зайцев» просто снимают на ближайшей станции. А куда я вас дену?

— Делать-то умеешь что-нибудь? — спросил Петелин.

— Пошлите меня в трюмную команду, товарищ адмирал! Я могу вахту нести. Проэкзаменуйте меня!

— Добро, — заключил Петелин. — Идите к старшине, он определит место службы. А домой вернемся — о вашем проступке еще поговорим.

— Есть!

Резник даже задохнулся от радости и, еще не веря в случившееся, посмотрел на адмирала. Лицо его показалось Резнику сердитым и хмурым, но адмирал отвернулся быстро, и матрос не успел заметить виноватого выражения в его глазах. Может, командир лодки и решил бы дело иначе, думал Петелин; выходит, второе нарушение допустил он сам, и от этого адмиралу стало неловко, но он не хотел, чтобы эту неловкость заметили другие.

— Из рабочих? — спросил он Жильцова, когда Резник ушел.

— Да. Сам в военкомате просился на флот.

«Биографии у нас с этим матросом начинались одинаково», — подумал Петелин и усмехнулся: кто знает, может, когда-нибудь и Резнику придется решать судьбы будущих «зайцев». Петелин попытался представить себе в этой роли молоденького Резника и рассмеялся, вспомнив, каким мальчишеским испугом были полны глаза первогодка, когда он уяснил, чем может обернуться всему экипажу его самовольство.

От этой мысли адмиралу стало легко, чувство вины исчезло; он был уверен уже, что поступил с Резником правильно, и, покидая каюту Жильцова, Петелин тихо, про себя, пропел даже:

По всем океанам и странам развеем

Мы гордое знамя труда…

…Жильцов вызвал замполита.

— Чепе на лодке.

— Какое? Где? — Капитан-лейтенант Штурманов озадаченно сощурился и потер по привычке переносицу.

— «Заяц» обнаружен.

— Откуда?.. Шутите!

— Садись, расскажу.

И Жильцов поведал ему о случае с Резником.

— Происшествие серьезное, но не чрезвычайное, — успокоился Штурманов, — я думал, похуже что-нибудь. А «зайцем» Резника назвать нельзя. Сами посудите. Не на легкую прогулку он добровольцем пошел… Но, с другой стороны, и грубое нарушение дисциплины. Самовольство.