Это не было поединком для зрителей — никто не собирался толпой у импровизированных рингов, не орал, поддерживая бойцов. Окружающие просто не обращали на них внимания, пока по какому-то непонятному распорядку не приходила их очередь. А может, никакой очереди и не было — просто кто-то отползал, потеряв способность драться, а кто-то подныривал под натянутые верёвки и вступал в свалку, нанося удар первому попавшемуся.
Чуть дальше, в распадке между холмов, ревели моторы, и стояла подсвеченная фарами пыль — там, кажется, проходили гонки. Проезжая мимо, я толком не разглядел, по каким правилам велись соревнования. Мне показалось, что две группы машин просто стартовали навстречу друг другу и, набрав скорость, сталкивались посередине. Надеюсь, у них хотя бы есть защитные каркасы и шлемы.
Лагерь гудел, ревел и вонял. Вокруг много пили — слабое альтерионское пиво. Мне, чтобы им нажраться, пришлось бы выпить ведро, но альтери куда слабее на алкоголь, и многие были конкретно угашенные. Выпускали излишки жидкости куда придётся. Какая-то пьяная тётка чуть не упала мне под колёса, в последний момент удержалась на ногах, но злобно стукнула кулаком в борт. Вид у неё был совершенно безумный, лицо разбито, в причёске зияли окровавленные проплешины — не иначе, с ринга вылезла.
— Здесь всегда так? — спросил я у Криспи, перекрикивая завывающую музыку, крики и рёв моторов.
— Нет… Не думаю, — она была поражена не меньше моего. — Я видела такой слёт по информу, было шумно, но прилично.
Какой-то расхристанный пьяный мужик схватился за водительскую дверь, но я врезал ему локтем в переносицу, и он отлетел в сторону. Где-то прогрохотала автоматная очередь, потом несколько одиночных выстрелов — и всё затихло. Чёрт, много алкоголя и оружия — плохое сочетание. Мы медленно, осторожно объезжая лежащих, ползущих и бредущих участников слёта, продвигались к центру действия — каменной громаде храма и выстроенной перед ним сцене. Я надеялся, что там найдётся кто-то вменяемый — должны же тут быть какие-то организаторы? Видеть малоэмоциональных и даже немного чопорных альтери в таком состоянии было… противоестественно. Им это совершенно не идёт. Когда видишь пьяного в задницу нашего — это тоже так себе зрелище. Агрессия, быдлёж, ругань, в глаз можно выхватить запросто. Но выглядит органично. Альтери же смотрелись как пьяные первоклассники, злой пародией на взрослых. Но получаемые ими травмы от этого легче не становились, а никаких медиков я тут что-то не наблюдал. На моих глазах мужик с вывихнутой в плече рукой выхватил из ящика бутыль с пивом и присосался к горлышку, подвывая от боли и пуская носом пену. Рука свисала как плеть, из разбитого носа текли кровавые сопли, но никому не было до него никакого дела.
— Что тут творится? — прокричала мне изумлённая Криспи. — Этого просто не может быть!
— Без понятия, — помотал головой я.
Когда мы подъехали к сцене, музыка внезапно стихла. Вслед за ней начал затихать и лагерь — смолкали пьяные вопли, крики боли с рингов, один за другим глохли моторы. Вскоре вокруг воцарилась относительная тишина — только постанывали иногда раненые. Люди, обтекая стоящий УАЗик, брели к центру.
— Единомышленники! — закричал в микрофон кто-то со сцены.
На самом деле, он употребил термин на альтери, который невозможно точно перевести на русский, но по смыслу похоже. «Объединённые сквозной эмоцией», «разделяющие комплекс идей и воззрений»… нет, всё не то. Так что пусть будет «единомышленники».
— Единомышленники! — повторил он с надрывом. — Да пребудет с нами боль искупления!
Вокруг загудели согласно. Типа ага. Пребудет.
— Да снизойдёт очищающий хаос!
Возражений из толпы вновь не последовало. На снисхождение хаоса они тоже были согласны.
— Да спадут навязанные оковы!
Нет, не «оковы», а… Чёрт, опять не переведешь однозначно. «Комплекс социальных ограничений», пожалуй, но более эмоционально и лично.
Против спадания оков тоже никто не возразил, толпа выражала неразборчивое, но бурное одобрение. Рядом с УАЗиком кто-то даже блевал от избытка чувств. Или от избытка пива.
— Внемлите — Искупительница!
Оратор отступил в сторону, в тень, и в луч прожектора вошла тонкая маленькая фигурка. Она откинула капюшон, открыв растрёпанные белые волосы, которые давно никто не заплетал в косички.
— Это твоя Настя? — удивлённо спросила Криспи.
Я не ответил.
Девочка шагнула к микрофону.
— Вы ужасны, — сказал она грустно, — я ненавижу вас. Я ненавижу вас даже больше, чем себя.
Толпа молча внимала.
— Вы грязные отвратительные твари. То, что вы творите друг с другом — омерзительно. То, что вы сотворили со мной — ещё хуже. Я чудовище, недостойное жизни. Но вы — вы ничуть не лучше. Поэтому я достойна вас, а вы заслужили меня.
— Искупительница! — заорал кто-то в толпе.
— Искупительница, Искупительница! — подхватили остальные.
Насте пришлось приблизить лицо к микрофону, чтобы её услышали за этими воплями.
— Я ничего не искуплю для вас, — сказала она твёрдо, — но вы можете называть меня как хотите. Это неважно, и вы не важны. Вы ничто, вы мерзость, которую я случайно выпустила на волю. Вы должны сдохнуть, и я должна сдохнуть, и это единственное искупление, которого мы все достойны.
