Небо лошадей - [50]

И, продолжая подшивать, я снова начала рассказывать, неосознанно, по слову за стежок. Ты слушал, иногда непринужденно задавая вопросы, словно память изменяла тебе только в этом и ни в чем другом.

Какой орнамент на ковре в гостиной, сколько ступенек на лестнице в погреб, сколько шагов, чтобы обойти вокруг сада, высокая ли была кукуруза за домом, какой высоты были стебли, когда из-за них уже ничего не было видно. И я отвечала тебе:

— Когда нам было десять, это было в апреле, когда тринадцать — в июне, когда пятнадцать — в августе.

Но больше я рассказывала о нас, рассказывала о тебе, что в конечном счете не сильно отличалось от того, что я делала все эти прошедшие годы, ведь это были только слова, слетавшие с моих губ, вместо того чтобы крутиться у меня в голове. Я описывала тебе солнечные дни и пропускала все остальные — дни холода и тоски, не зависящие от времени года. Они внезапно обрушивались на нас, и мир замерзал, становясь серым и мертвым. Но я напрасно старалась умолчать о них, они всплывали в памяти, и в эти моменты мой голос дрожал, а ты опускал глаза, слегка встревоженный, но я улыбалась, зубами перекусывала нитку и продолжала свой рассказ.

Я рассказывала о наших домиках на деревьях, рассказывала, как ты любил прятаться даже совсем маленьким, как мы находили тебя в поле, в лесу, иногда очень далеко, и, слыша это, ты смеялся и качал головой, думая о том, что так и не изменился с тех пор. Я рассказывала, как папа брал нас за руки и кружил, пока мы не переставали понимать, где мы и что мы, и тогда мы думали, что точно знаем, что испытывают птицы, перелетающие через моря и горы.

Я говорила о том, как хорошо ты умел рассказывать истории, придумывая дворцы, города и океаны из воздуха: вот почему только услышав, как ты рассказываешь детям в парке истории, я сразу узнала тебя. Я назвала тебе несколько имен, из тех, которые были у тебя тогда, по одному на каждую историю, и даже пересказала тебе некоторые из них, и мне казалось, что я прячу тебя в них, как в сумку, прежде чем бросить в море, но не для того, чтобы утопить, а чтобы спасти — перенести на безопасный берег.

И в первый раз ты сам стал рассказывать мне что-то. Сосредоточив взгляд на расплывчатых контурах в зеркале, ты рассказывал мне о своем прошлом, о своих многочисленных жизнях — обо всем, что случилось после того, как в тот день тебя забрала машина скорой помощи. Ты описывал мне желтые стены больничных палат, виды из их бесчисленных окон, школы, где ты так и не успевал завести друзей, а, может быть, это они чувствовали в тебе что-то, что отталкивало их, угадывая в тебе чужака. Ты рассказывал мне о своем безымянном одиночестве. Подшивая твой рукав, я взяла тебя за руку, потому что понимала тебя, как хорошо я понимала тебя. Ты рассказывал о своих бесчисленных побегах, о том, что тебя всегда находили и возвращали обратно через несколько дней, и, хотя, по твоим словам, тогда ты был еще маленьким, ты снова и снова пытался сбежать, зная, что в один прекрасный день удастся ускользнуть, для этого нужно лишь преодолеть ту невидимую границу, где никто не достанет тебя. Этой границей и стала кромка леса.

Я слушала эту историю, происходившую где-то параллельно с моей, и в ней, конечно, были и прорехи, и невероятные ответвления, и звенья, связывающие одну с другой. Потом, позже, осматривая твой костюм, я заметила, насколько подшитый край был неровным, стежки были пропущены, в некоторых местах ткань была подшита в три слоя, а где-то я не ухватила ни одного, где-то я ровно подшила рукав или штанину, а где-то распорола уже существующий шов. Такими же были и наши истории — мы пытались совместить их, но это было невозможно из-за нашего молчания, слепоты, чудовищных и болезненных усилий, и мы силились убедиться в том, что ответ все-таки существовал, наши искалеченные воспоминания пока еще мало совпадали, но это был лишь вопрос времени — нужно было только подобрать ключ, и все прояснится.

Ты рассказывал мне о месте, где каждый вечер подавали один и тот же суп, прозрачный овощной бульон с макаронами в форме букв, и, прежде чем начать есть, вас просили составить слово из этих букв, и нужно было, чтобы это было доброе, счастливое слово, но ты упорно отказывался, ты не хотел соглашаться с этой жизнью, которую не любил, которая не была твоей. И на этих словах — что эта жизнь не была твоей — что-то случилось. Ты продолжал говорить, но я заметила, что твои мысли были где-то не здесь, ты был далеко, а в моих руках был только пустой костюм. Ты бессвязно бормотал что-то — историю без начала и конца, и я вспомнила о том дне, когда ты назвался сыном короля, а я почти поверила, что вижу корону на твоей голове, но кто еще кроме меня мог увидеть ее? Ты продолжал говорить, и тогда я осторожно вынула нитку из иголки и сунула ее в щель в полу, словно прятала оружие. Я взяла твою руку — она была мягкой и безвольной, твой взгляд по-прежнему был устремлен на твое отражение, и я читала в нем растущий страх. Внезапно, не знаю в какой момент своего рассказа, ты вскрикнул, резко оттолкнул меня и выбежал из домика. Ты скатился по ступеням и устремился между деревьями, наступая на длинные отвороты штанов и беспорядочно размахивая руками, словно пытаясь оттолкнуть кого-то или что-то. Мгновение спустя ты исчез, как будто лес поглотил тебя, и мне был слышен только легкий хруст, звук твоих удаляющихся шагов, эхом отражающихся от листвы.