В кроватке всхлипнул Шмуэлке. Зелда, едва переставляя ноги, шагнула к нему.
— Папа приехал? — спросил спросонья.
— Нет еще… спи, — тихо ответила Зелда. — Когда приедет, разбужу.
— А почему еще не приехал?
— Едет он, едет… — голос ее дрожал.
— А почему так долго?
— О господи, чего тебе-то от меня нужно! — Зелда отошла к окну. Так и стояла она, пока не рассвело.
Глава шестая
Когда Элька скрылась в темном переулке, Шефтл еще долго смотрел в ту сторону, прислушиваясь к легкому стуку ее каблучков. Наконец звуки стихли. Он словно очнулся; озабоченно взглянул по сторонам, закурил, жадно затянулся, прошелся взад-вперед по мосту, затем свернул на длинную, обсаженную деревьями улицу, что вела к центру, к Дому колхозника.
Было поздно. В домах давно погас свет, темно, тихо, пусто на улице. Лишь из одного окна падала на низенький вишенник бледная полоска света и слышался негромкий чистый голос скрипки.
Шефтл шел медленно, словно боясь спугнуть что-то очень близкое и дорогое. Он думал об Эльке. С нежностью и вместе с тем — с болью. Немало пришлось пережить за эти годы. Единственный брат погиб в боях с японцами, ни отца, ни матери. А муж постоянно в командировках. И впрямь нелегко ей одной с ребенком, совсем нелегко…
Было около двух ночи, когда Шефтл, усталый, подошел к Дому колхозника. Ворота в огромный пустой двор были распахнуты, бригадиры давно разъехались, оставив крепкий запах дегтя, свежего сена и подсыхающего конского навоза.
В стороне одиноко стояла двуколка Шефтла. Шефтл подошел к ней — домой, скорее домой! Он уже направился было за своим гнедым, но вспомнил, что не рассчитался с комендантом за постой, и поспешил в контору. Коменданта на месте не было. Сторожиха сказала, что он давно ушел и будет часам к четырем.
К четырем… Значит, еще целых два часа! И как это он не расплатился заблаговременно… Он пошел обратно во двор, принес воды из колодца, напоил гнедого, подсыпал ему овса, потом, забравшись на копну сена, попытался вздремнуть. Но не мог. В голову лезли мысли об Эльке, мысли разные, беспокойные. И все же ему было хорошо. Хотелось лежать, хотелось думать о ней. Однако он несколько раз вставал, смотрел на часы, прикидывал: если выедет ровно в четыре, то дома будет не позже двенадцати, как раз успеет к Бурлакам на «золотую свадьбу». По дороге надо бы еще заехать в Свято-духовку: там в больнице лежит соседка — Эльза. Две недели в больнице, а ни он, ни Зелда ее не навестили. Только нет, не выйдет в это воскресенье.
Ровно в четыре часа пришел комендант. Шефтл расплатился, запряг гнедого, подбросил в двуколку сена, чтобы помягче было, и, подумав, не забыл ли чего, выехал на тихую, туманную улицу. Застоявшаяся лошадь пошла бодрой рысью, цокая по булыжнику хорошо подкованными копытами. Шефтл, поудобнее устроившись на сиденье, придерживал гнедого, не хотел нарушать рассветную тишину.
А за поселком, где кончалась булыжная мостовая, неторопливо стегнул гнедого; тот, словно бы этого дожидался, весело заржал и, пригнув голову, легко понесся по знакомой дороге. Домой, в хутор!
Сколько раз Шефтл ездил этой дорогой — знал здесь каждый бугорок и каждую канавку, каждый подъем и спуск, даже кусты на обочинах и те, кажется, знал наперечет. И все-таки теперь он глядел вокруг себя с каким-то новым, щемящим чувством, словно только теперь его глазам открылось, как прекрасна просыпающаяся степь. Сколько раз Шефтл видел, как всходит солнце, рассеивается туман и вся степь, отсвечивая, сверкает росой, но никогда еще его не трогала так эта величественная красота. Волны созревающей пшеницы — до самого горизонта; два одиноких тополя вдали; поле цветущих подсолнечников на косогоре… Справа от дороги — ряды кукурузы, еще зеленой, но крепкой, высокой — хорошо уродилась в этом году. И овес в балках хороший, уже золотится. И вся степь тихо шумит, травы, листья, колосья — все буйно растет, напитавшись жирным, хорошо прогретым черноземом…
Двуколка, покачиваясь, проносится мимо хлебов по извилинам тихой дороги. Сыроватый утренний ветерок холодит разгоряченное лицо. «Что теперь делает Элька? — подумал Шефтл. — Должно быть, спит еще… а может, и не спит, так лежит в своей чистенькой, белой постели, волосы разметаны, светлые, мягкие волосы… И, может, она тоже думает о вчерашнем вечере. Не спит она: наверное, не спит», — решил Шефтл, и ему стало радостно от этой мысли.
Неожиданно он вспомнил, как Элька спросила: «Ну, а с Зелдой ты счастлив?» О чем она подумала? Может, ни о чем? Просто так спросила? Нет, не просто так, это что-то значило. А он даже не помнит, что ответил. Или она сама перебила его другим вопросом… А когда они стояли на мосту, она так тепло на него посмотрела, прямо в глаза. И тогда уж наверняка хотела что-то сказать, но вдруг передумала… Почему? Раньше еще, когда были у нее в комнате, она сказала, что он изменился… Это ведь тоже что-нибудь значит? Но если бы ей было неприятно, она не пошла бы его провожать. Он ведь ее не просил, сама пошла. А то, что она не предложила переночевать, даже лучше. Он бы все равно не остался.
Тут Шефтл поймал себя на мысли, что все время думает только об Эльке, и ему стало совестно. Зелда-то проснулась давно, это он знает наверняка. Возится, должно быть, на кухне, убирает, варит — его поджидает. А он?.. Но сколько Шефтл ни заставлял себя думать о доме, о семье, он, сам того не замечая, все снова и снова возвращался к Эльке. Обещала приехать в будущее воскресенье. Сегодня двадцать второе, — значит, двадцать девятого… Целую неделю ждать! А если она не приедет? Может, передумает или забудет? Или то воскресенье будет у нее занято — всякое может случиться… Если Элька не приедет, решил Шефтл, сам отправится в Гуляйполе, — все равно нужно там быть, и не позже чем через неделю. К тому времени в МТС должны поступить комбайны новой конструкции. Только скорее прошла бы неделя…
