Небесный огонь - [13]

Открыв глаза, я села в кровати и недоверчиво огляделась вокруг. Потом посмотрела на свою левую руку и сразу же увидела тонкую полоску обручального кольца, блеснувшую под тонким пластырем, который удерживал на тыльной стороне ладони полую трубку с резиновой пробкой на конце. Я заметила, что капельницу от трубки отсоединили.

Шок проявляется по-разному. В моем случае он вылился в приступ истерического смеха. Я сидела и глупо хихикала. Сквозь судорожные всхлипы я пыталась убедить себя, что вижу тот же сон. И в этом нет ничего смешного. Скоро я проснусь, и эта комната исчезнет. Я крепко зажмурилась и попыталась снова уснуть, но сознание было совершенно ясным.

Было тихо, слышалось только мое хриплое дыхание; плечи вздрагивали от беззвучного панического смеха. Я машинально отметила, что больше не подсоединена к электрокардиографу, теперь он тихо стоял за кроватью. Внезапно мой смех оборвался, и я совершенно отчетливо осознала, что помню с точностью, когда медсестра убрала капельницу.

Я могла дать голову на отсечение, что капельницу убрали около половины третьего ночи. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно, даже пот прошиб. Я начала судорожно прокручивать события назад. Спать я легла рано, около восьми. Примерно час ворочалась, значит, уснула вскоре после этого. Если дома было четверть десятого вечера, значит, здесь — четверть десятого утра?

Оглядевшись, я нашла кнопку вызова и нажимала на нее до тех пор, пока не появилась взволнованная сестра Салли.

— Слава богу, наконец-то вы проснулись! — воскликнула она и засуетилась вокруг меня, взбивая подушки и поправляя простыни. — Я уж хотела вызывать доктора Шакира. Два часа я пытаюсь разбудить вас. Как же вы крепко спите, Лорен.

— Который час? — спросила я.

Она взглянула на часы.

— Двадцать минут десятого. А вы еще не завтракали.

— А когда убрали капельницу?

— Точно не могу знать, дежурная медсестра сказала, что под утро закончился раствор и она убрала капельницу.

— Не могли бы вы посмотреть записи? — настаивала я. — Пожалуйста.

Она испытующе взглянула на меня, словно удивляясь моему интересу, но кивнула и быстро ушла. Как только сестра Салли удалилась, я порылась в тумбочке — она снова стояла на прежнем месте справа от кровати — и нашла газету, которую накануне принес Грант. Газета была воскресная, значит, вчера действительно было воскресенье, 19 октября. Если время здесь не такое запутанное, как все остальное, то сегодня понедельник. Во рту у меня пересохло, ладони вспотели. Я постаралась выровнять дыхание, мечтая только об одном — исчезнуть из этого кошмарного места.

Неся поднос с завтраком, в палату вернулась сестра Салли и сообщила, что капельницу убрала ночная дежурная в два тридцать ночи.

— Ваш муж и дети приедут через полчаса, — радостно продолжала она, не сознавая, какое отвратительное чувство неизбежности вызвали во мне ее слова. — Я думала, что сегодня утром вы примете душ, раз уж убрали капельницу, но теперь отложим это до ухода вашей семьи. Зато вы сможете встать и обойтись без кардиомониторов и судна, а это — шаг в правильном направлении.

— Верно, — без энтузиазма промямлила я, тыкая в пересушенный тост.

Мне хотелось закричать ей, что в моей другой жизни я вовсе не такая беспомощная. Молния почти не задела меня, Джессика вернулась домой и прекрасно себя чувствует. А это — шаг в направлении, куда мне вообще не хочется шагать.

Грант пришел, когда я чистила зубы — для этого Салли прикатила к моей кровати тележку и поставила на нее пластиковую миску.

— Вчера вы были так слабы, я даже не надеялась, что это вам сегодня понадобится, — объяснила она.

— И вы не хотели загромождать палату, если меня снова придется подключать к приборам, — пробормотала я.

Она пристально посмотрела на меня, уперев руки в боки.

— Ну и это тоже.

— Вы можете принести мне зеркало? — попросила я. — После несчастного случая я еще себя не видела и хочу убедиться, что выгляжу нормально, пока не пришла моя… семья.

В результате семья прибыла быстрее, чем зеркало, но, видимо, Грант накануне подготовился и проделал кое-какую домашнюю работу перед встречей с больной, потерявшей память. Он вошел с большим фотоальбомом под мышкой. Я позволила ему скромно поцеловать меня в щеку и улыбнулась каждому ребенку по очереди. В конце концов, подумала я, дети не виноваты в этой неразберихе. Все-таки трое из них считали меня своей матерью, и было бы очень жестоко разубеждать их в этом.

Софи, старшая из девочек, была в вышитых брюках на бедрах и короткой маечке, из-под которой выглядывал ее плоский живот восьмилетней девочки. Когда я поймала ее взгляд, она посмотрела на меня почти вызывающе и вставила в уши наушники айпода, пресекая любую попытку заговорить с ней. Интересно, какие у нее отношения с матерью, подумала я.

Николь, наоборот, смотрела на меня очень ласково и села как можно ближе к кровати. Она с надеждой ловила каждый мой взгляд и робко улыбалась, словно молила вспомнить ее, а когда я облизала обветренные губы, немедленно потянулась к пластиковому стаканчику с водой.

Тоби вел себя как любой четырехлетний мальчик. Он откровенно скучал в тихой больничной палате и был готов затеять игру из чего угодно. Почти сразу же малыш улегся на пол, открыл бумажный пакет со стерильными антисептическими салфетками и принялся протирать свои кроссовки, а потом попытался обрезать шнурки тупоконечными ножницами для снятия швов.