Небесный лабиринт. Искушение - [20]

— Теперь в доме будет тихо. — Патси поставила на стол заварной чайник, накрыла стеганым чехлом и любовно погладила его.

— Надеюсь, она найдет себе друзей, — неуверенно сказала Аннабел. До сих пор у Бенни не было никаких подруг, кроме Евы; это грозило девочке бедой.

— Как вы думаете, мэм, она будет привозить их сюда с ночевкой? — Глаза Патси блестели от любопытства. Она любила размышлять.

— Я не думала об этом. Но, конечно, будет. Не может же она общаться в Дублине с людьми, которых мы не знаем и о которых даже не слышали. Она это понимает.

Мать Фрэнсис следила за дождем, мерно поливавшим монастырь, и думала о Еве. Она будет скучать по девочке. Конечно, ее нужно было отправить в дублинский монастырь; только так Ева сможет чего-то добиться в жизни. Мать Фрэнсис надеялась, что дублинские сестры станут относиться к Еве не хуже, чем к ней относились в Нокглене. Ева никогда не чувствовала себя ребенком, подобранным монахинями из милости; никому и в голову не приходило заставлять ее вступать в орден.

Отец Евы долго работал в монастыре и заранее заплатил за жилье и учебу своего ребенка, хотя сам не знал этого. Мать Фрэнсис вздохнула и молча помолилась за упокой души Джека Мэлоуна.

Время от времени появлялись другие варианты. Мать Фрэнсис и ее старая школьная подруга Пегги Пайн часто обсуждали их.

— Я могла бы взять ее к себе ученицей продавца. После этого она получила бы работу в любом магазине Ирландии. Но ведь мы хотим для нее чего-то большего, правда?

— Нет, Пегги, такая карьера не для нее, — тактично отвечала мать Фрэнсис.

— Банти, ты наверняка написала несколько писем, чтобы замолвить за нее словечко. Я права? — Мало кому разрешалось безнаказанно называть так мать Фрэнсис.

Но Пегги действительно была права. Мать Фрэнсис делала все, чтобы помочь Еве пробиться наверх. Девочка с самого начала была невинной жертвой; было бы только справедливо, если бы монахини сделали для нее все, что было в их силах.

В монастыре никогда не было денег, чтобы как следует одеть ребенка. А даже если бы деньги нашлись, монахини не были знатоками современной моды и в нарядах не разбирались. Пегги давала им советы, но Ева не любила чужой благотворительности. Однако полученное от монастыря считала своим по праву. Монастырь Святой Марии был ее домом.

По-другому и быть не могло. Коттедж с тремя комнатами, где она родилась, терял для Евы интерес по мере возрастания ее ненависти к Уэстуордам. В раннем детстве Ева протоптала к коттеджу длинную тропу, петлявшую между колючими кустами, и заглядывала в его окна.

Когда девочке исполнилось десять лет, она начала сажать у коттеджа цветы. Мать Фрэнсис тайно подкармливала их, брала из монастырского сада отростки кустов и деревьев и засадила каменистый участок вокруг уродливой скалы, с которой спрыгнул несчастный Джек Мэлоун.

Было трудно сказать, когда именно Ева возненавидела родных своей матери. Но матери Фрэнсис это казалось вполне естественным. Ребенок, выросший в монастыре, ребенок, об обстоятельствах рождения которого знал весь город, не мог испытывать теплых чувств к людям, жившим в роскошном поместье Уэстлендс. Человеком, который ездил по Нокглену на лошади с таким видом, словно город являлся частью его имения, был дедушка Евы, майор Чарльз Уэстуорд. Человек, который ни разу не поинтересовался, как живет его внучка. В последнее время его видели редко. Пегги Пайн, которая была для матери Фрэнсис единственной ниточкой, связывавшей ее с внешним миром, говорила, что со стариком случился удар и что теперь он передвигается в инвалидном кресле. А маленький смуглый Саймон Уэстуорд, которого время от времени видели в Нокглене, приходился Еве двоюродным братом. Мать Фрэнсис считала, что он очень похож на свою кузину; впрочем, может быть, это ей только казалось. В этой семье был еще один ребенок, тоже девочка, но она училась в какой-то шикарной протестантской школе в Дублине, и здесь ее никогда не видели.

Чем больше Ева обижалась на свою родню, тем меньше интересовалась коттеджем. Он пустовал. Мать Фрэнсис никогда не теряла надежды на то, что когда-нибудь Ева будет жить в нем, может быть, с семьей, и вернет радость в маленький домик, где когда-то произошла трагедия.

Место было очень спокойное. Мать Фрэнсис и сама часто сидела там, когда приходила ухаживать за цветами и растениями. В монастыре Святой Марии существовал обычай, согласно которому сестры читали свою ежедневную молитву где-нибудь на природе. Человек гораздо ближе к Богу, когда он сидит под большим буком в саду, обнесенном каменным забором, и ощущает тот же аромат розмарина и лимонного бальзама, что и в часовне.

Никому не казалось странным, что мать Фрэнсис часто ходила по тропинке мимо кустов ежевики, чтобы прочитать молитву у коттеджа. Она внимательно следила за отверстиями, через которые в дом могла просочиться сырость. Если она не могла с чем-то справиться сама, то звала на помощь Мосси Руни, человека столь молчаливого и скрытного, что он даже своего имени не произносил из опасения кому-нибудь повредить.

Когда приходили люди, желавшие купить или снять коттедж, мать Фрэнсис только беспомощно пожимала плечами и говорила, что дело еще не выяснено; домик принадлежит Еве, а она сможет распоряжаться им лишь по достижении двадцати одного года. С самой Евой об этом никто не заговаривал, а что касается Мосси Руни, время от времени менявшего там оконные рамы и шпингалеты, то обращаться к нему с расспросами не имело смысла. Весь город знал, что он нем как рыба. Этот человек либо постоянно размышлял о каких-то высоких материях, либо не размышлял вовсе.