Небесное созданье - [59]

Сидя вечером в Купеческой избушке и управившись со всеми хозяйственными нуждами, он, чтобы занять голову, положил перед собой карту угодий, внимательно оглядел ее на предмет опромысловости. Нашлись на ней уголки, куда он хотя и заглядывал, но редко и походя. И хорошо бы сделать в этом сезоне парочку новых путиков. Старые, конечно, удобны, рассчитаны по ходьбе и по времени, однако, зверь на них основательно выловлен, да и покидает места, где часто появляется человек со своим гладким следом. Взять хотя бы путик по Турге до гольцов. Вывершивая русло Typги, он, по давней традиции, уходит влево, ночует в Гольцовой избушке и спускается другим распадком до Куржавой. А вправо от истоков Турги не ходил, и предгольцовье до коозунского перевала оставалось как бы в тени и не опромысливалось. Переходя от мыслей к делу, Алексей тут же составил рабочий план на оставшиеся три недели декабря и на весь январь. Четко расписал, когда и по какому путику идти, и когда делать повторные прогоны. Намеченное решил блюсти неукоснительно, естественно, с поправкой на разные непредвиденные случайности.

Начал он на этот раз именно с правотургинских гольцов, осознавая, конечно, что впереди нет зимовейки. Значит, сделав круг, ему придется возвращаться опять же в Купеческую. Продираясь сквозь заросшее ольховником русло Турги к ее истокам, Алексей вдруг поймал себя на том, что все его дела и мысли, так или иначе, крутятся вокруг Купеческой и ее окрестностей. Будто невидимые нити держат его и не отпускают на другие угодья, которых у него предостаточно. И он понимал, отчего это. Алена — само собой, память о ней связана с Купеческой, но было нечто и другое, о чем он вслух не говорил и даже старался не думать, догадываясь дальним умом, что слова и мысли — материальны и обязательно доходят до чьего-то слуха и ума. Полиэтиленовая бутылка с содержимым мешочка — вот что еще заставляло ходить по кругу. И пусть спасатель Егор успокоил его, дескать, к золоту ты не подходил, и сам он прочно утвердился в решении увезти Алене тяжелую бутылку, отказавшись от своей доли, а полного душевного успокоения не испытывал. Свои следы под скалой он замел, но одного мешочка с драгоценным песком там стало недоставать. И тот, кто отправлял груз, об этом скоро узнает, если еще не узнал. Начнутся явные и тайные поиски исчезнувшего таинственным образом мешочка, и кто даст гарантию, что до него, Алексея, они не доберутся. Так что пока содержимое мешочка лежало неподалеку от избушки, оно угнетало Алексея, лишало уверенности и покоя. Поэтому вынос опасного груза на седловину каракокшинского перевала, откуда в середине января планировал смотаться в Барнаул, он приурочил к прокладке нового гольцового путика.

Замотанную разным хламьем литровую пластиковую бутылку нес в сумке с капканами на груди. При ходьбе она моталась, колотила в грудь, как бы подталкивала поскорее избавиться от нее, что он и спешил сделать. Продравшись сквозь колючие заросли и сдавленное с боков скалами верхнее течение Турги, выставив по пути два капкана, Алексей целиной ушел вправо. Исходя едким потом, месил лыжами снега предгольцовья, направляясь в сторону далекого еще каракокшинского перевала. Жалел, что возле Коозу нет избушки. Ни предшественник Наливайко не срубил ее, ни он, Алексей. А как бы она пригодилась сейчас, переночевал бы, и наутро — обратно. Но впереди — нет жилушки. Придется ему сегодня после того, как оглядит с каракокшинского перевала запредельную сторону, возвращаться низом, руслом безымянной речушки опять же в Купеческую. А это — почти полтора дневных перехода, да еще с расстановкой ловушек. Но дальность и трудность пути Алексея не угнетали. Меньше будут лезть в голову печальные мысли.

Путик он пробивал не где удобнее идти, а выбирал места, захламленные кустарниками, скалами и древесными корчами, где соболи чувствуют себя вольготнее. Соболиных же троп и сбежек здесь оказалось гораздо больше, чем вдоль старых путиков и Алексей, не думая о времени, старательно расставлял капканы под след, тщательно маскируя их. Так что до намеченной седловины перевала добрался лишь к трем часам пополудни.

Небо было укутано хмарью, мела поземка — предвестница снегопада, но было еще достаточно светло, когда он, не сходя с лыжни, под прикрытием каменных взлобков, сунул в снег надоевший сверток, заровняв место схрона промысловой деревянной лопаточкой. После этого, ощущая в себе душевное и физическое облегчение, перевалил горную седловину и внимательно оглядел открывшуюся перед ним панораму запредельной стороны.

Склон, по которому предстояло уйти, был густо лесист, с вкраплением скал, а подножье не просматривалось. Но где-то здесь пролегала браконьерская тропа, заметенная снегами. Так что при нужде удобный спуск, конечно же, сыщется. По карте-верстовке, изученной перед выходом в путь, значилось, что за подножием горы лежит широкая долина с двумя реками. Одна из них, Каракокша, отсюда совсем близко, вьется под самым перевалом. Вдоль противоположного ее берега помечена проселочная дорога, связывающая мелкие деревеньки с крупным поселком, названным по имени реки.