Небесное созданье - [22]

— А ты привык к избушечным?

— На другие меня не манит.

— Значит, Канарами тебя не соблазнить?

— Нет. Как в песенке: там хорошо, но мне туда не надо. Да я и не знаю, что это такое. Для меня Канары — абстракция. Понимаешь?

— Понимаю. Поставим вопрос конкретнее. Выбирай: либо живая девушка, либо и дальше любуйся картинкой на потолке.

У Алексея перехватило дыханье от услышанного, но он постарался не выдать своего волнения. Помолчал и, выдержав томительную минуту, проговорил едва слушающимися губами:

— Только если живая девушка — ты.

— Я, — отозвалась она, как эхо.

— Это уже теплее, — заговорил он возбужденно. — Это совсем другое дело. — Говоря эти слова Алексей понимал, что идет игра, и игра опасная, но поделать с собою уже ничего не мог. Не раздумывая, кинулся в полую реку чувств, и его понесло невесть куда. — Этот-то выбор я давно сделал. И коли живая девушка — это ты, тогда о чем речь?

Алена, затаившись, ожидала продолжения. Ждала не пустых слов, а дельных. В этой игре на кон ставилось очень много, и он это понимал отчетливо, даже хмелея от сладкой надежды.

— Короче, так… — заговорил он упругим, подрагивающим голосом, опаленный жаром от еще не высказанных слов, чувствуя, как запылали щеки. — Если принесу то, о чем говорили, то… получу тебя? Скажи.

— Разве ты не понял? — тихо отозвалась она.

— Понял. Но все равно еще раз скажи. Мне сладко это слышать.

— Да, — прошептала она, помолчав.

— Не слышу. Громче.

— Да, да, да, — уже злясь, подтвердила она.

— Решено, — подытожил он отчаянно-легким голосом. — Иду завтра, с раннего утра. А пока пойду покурю на воле перед сном. Сегодня всю ночь буду мечтать о тебе. А ты спи. Свет потушить? — Не дожидаясь ответа, дунул поверх стекла лампы, погружая избушку во тьму. Да и свою душу — тоже.

* * *

Уходил рано, еще не развиднелось. В морозном небе не истаял молодой, рогатый месяц, и звезды не померкли, задумчиво мерцали над черными кронами кедров. Алена провожала Алексея, зябко кутаясь в шубу. Под навесом метался, скулил и визгливо взлаивал привязанный Дымок, чувствуя, что в тайгу хозяин отправляется без него.

— Значит так, — напутствовал Алексей Алену, — если придут спасатели, скажи: ушел капканы проверять. А куда — не знаешь. Меньше будет вопросов. И на голову жалуйся, сильно, мол, болит. Ну, а начнут приставать с расспросами, говори: не помню. И лобик старательно наморщивай. Изображай, будто пытаешься вспомнить и не можешь. Короче, гони им кино. Ну, будь.

— Ни пуха…

Усмехнулся.

— К черту. Хотя женщин к нему посылать неприлично. — И не уходил, мялся. — Да, это… хотел бы получить аванс на дорожку. Можно? — И склонился к ней, ожидая ответного движения.

Она поняла и не отстранилась.

Бережно поцеловал в теплые губы.

— Какая же ты сладкая, — зашептал жарко, уткнувшись лицом в пьянящие и легкие, как дым волосы. — Даже не верится, что когда-нибудь доберусь до тебя. Но доберусь, Аленушка. Ох, доберусь…

— Иди, — прошептала она, — заморозишь.

— Иду. Твои губы будут согревать меня. Даже чаевничать в пути не стану, чтобы не смыть твой запах. — Ну, держись тут. — Резко отстранился, взял в руку воткнутый в снег каек и зашуршал лыжами к склону поляны, щедро посыпанному лунным серебром. Отошел немного и оглянулся.

Алена смотрела ему в след.

Прощально помахал рукой.

«Все нормально, — думал он, убеждая самого себя, — меньше копайся в душе, сделай дело и небесное созданье — твое. Хотя бы на одну ночь». Сердце отчаянно вздрагивало от этой шальной мысли, и всего его обдавало мгновенным жаром.

Миновал подсвеченную месяцем поляну, углубился под полог кедрача. Там стелился плотный ночной сумрак, и пришлось достать из кармана рюкзака фонарик. Однако и с лучом света он слабо различал запорошенную снегом лыжню. Освещал подножия кедров, проверяя древесные капканы. Спущенные птицами и грызунами настораживал заново и подновлял наживку. Умом понимал, что на ущелье Коозу, особенно на поиски того, зачем шел, может уйти много времени, но пропустить ловушки и не обиходить их не мог, совесть промысловика противилась. А еще угнездилась в его голове тайная опаска, что спасателей, возможно, придется вести к месту аварии этим коротким путиком. Так пусть они видят, что он не бежал в верха сломя голову, а работал с ловушками старательно, как штатному охотнику и положено.

Кедрач вскоре отступил, остался внизу, за спиной, и сразу же вокруг просветлело — плотно сомкнутые кроны не пропускали нарождающийся свет нового дня. В рюкзаке лежали три белки — итог почти часового перехода. Дальше, до самого перевала, никаких ловушек у него не стояло. Значит, можно будет идти быстрее. Правда, если попадутся хорошие соболиные сбежки, то он, конечно же, не минует их просто так.

Перед коротким, но дуроломным подъемом он отдышался, оглядывая заснеженное русло ручья, круто уходящее вверх и густо перевитое стелющимися тальником, ольховником и другим сорным кустарником, все многообразие которых охотники называют чапыжником. Продираться на лыжах сквозь чапыжник да еще карабкаясь вверх — сплошная морока. Но идти надо. И он двинулся вверх с топориком в руке, экономными ударами расчищая себе путь.