Небесное созданье - [19]

— Хочешь спросить, замужем я или нет?

— Боюсь, рассердишься. Вдруг тоже тайна.

— Никакой тайны нет. Не замужем я. Но это ни о чем не говорит.

— Да я ни о чем таком и не подумал. Просто мыслишка одна на ум пришла. Коли сильно скучаешь по маме, твое возвращение к ней можно ускорить.

— Как?

— Могу смотаться в поселок за помощью. На это уйдет два дня. День — туда и день — обратно. Если ты поживешь тут одна…

— Одна? — с живостью перебила она. — Да я от страха с ума сойду.

— В городе можно бояться, а здесь — кого? Да и Дымок останется, будет охранять. Дров занесу, продукты есть. Так что — ничего страшного.

— Для тебя, может, и ничего, а я не смогу.

— Ну, смотри… Мое дело — предложить. Хотел как лучше.

— Даже не уговаривай. Понимаю, я тебя связываю, мешаю охотиться, но оставлять в тайге одну, после всего, что было — не великодушно.

— Ты мне совсем не мешаешь. Даже наоборот. С тобой интересно. Но раз не хочешь оставаться одна, то и не надо. Будем ждать.

Алена прошла к нарам и, прислонив костыль к стене, легла и замолкла. Алексей вымыл посуду, прибрал на столе и, чтобы не терять времени, достал моток проволоки и принялся вязать беличьи петельки. Он думал, что Алена уснула, но она через несколько минут вдруг спросила совсем не сонным голосом:

— У тебя тут календарь есть? Или зарубки делаешь?

— Сегодня — тридцатое ноября, — отозвался он суховато.

— И давно я у тебя?

— Четвертый день. Еще есть вопросы?

— Ты солгал мне, что я не связываю тебя. Вижу, как ты маешься.

— Меньше об этом задумывайся. Ты попала в беду, и я помогаю. Если сам попаду, кто-нибудь тоже поможет. Люди должны помогать друг другу, чтобы не пропасть. И ничего в этом особенного нет.

— Ну ладно, успокоил, а то переживаю.

— И напрасно. Я еще ни в чем тебе не соврал. Не люблю врать.

— Ты хорошо зарабатываешь охотой?

— Если честно, едва концы с концами свожу. Тайга сильно оскудела. Совсем мало осталось промыслового зверя, повыловили. По-хорошему-то, надо бы прикрыть промысел года на три, да кто на это пойдет? И куда девать штатных охотников? Все катится черт знает куда.

— А если тебе сменить работу?

— Я больше ничего не умею, кроме как добывать зверя. Да и какая в нашем поселке — другая работа? Леспромхоз едва живой. Древостой почти перестали валить. Рабочих сокращают. Зар-платы люди год не видели. На хлеб выдают только многодетным. Кем я еще тут устроюсь? Хотя такая мыслишка давно свербит в голове. Бьешь ноги по горам, изматываешься как проклятый, а толку? Обидно. Не жизнь — прозябание. Уж подумываю: а не скупать ли соболей у наших охотничков да не сбывать ли их оптовикам в том же Барнауле?

— И никак не насмелишься?

— Боюсь, бизнесмена из меня не получится. Таланта нет, прогорю махом.

— Грустно, — сочувственно вздохнула Алена.

— Да уж веселого мало, — согласился он.

— А наверно, хочется пожить хорошо? Отдохнуть на Канарских островах… Алексей с любопытством поднял голову.

— Сватаешь в свою фирму?

— Нет, там я — маленький человек. Пешка.

— А я уж думал, в охранники предлагаешь. Или в киллеры.

— И пошел бы?

— Да ты что! Конечно, нет. На охранника надо учиться, а мне лень. И в киллеры я не подойду. По складу характера. Вот есть две породы собак: лайка и овчарка. Овчарка изначально притравлена на человека, а лайка — только на зверя. Так вот, я — из лаек. На человека у меня рука не поднимется.

— О киллере и речи нет. Просто мне интересно: неужели не мечтаешь о достойной жизни? Так и будешь доживать здешним охотником?

— Не трави ты мою душу. Мечтать-то, может, и мечтаю, да что из этого проку? Мечты не кормят.

— Ты прав. Мечты не кормят. И эта девица, с потолка, тебя не приласкает. За свою мечту надо биться, Алексей. Тогда все будет.

— Не возьму в толк: к чему ты клонишь?

— Ни к чему, просто рассуждаю. А вот если бы нашел золотой самородок? Неужели об этом ни разу не подумал? И не помечтал хотя бы? Скажи честно.

Затаенно улыбнулся и сдвинул рукой петли в сторону.

— Самородок, говоришь? Об этом каждый охотник мечтает. Золото по речкам да по ручьям есть. Может, кому и попадается, а мне не везет. Был один случай. Никому не рассказывал, тебе расскажу. Короче, спускаюсь однажды от гольцовой избушки и слышу: Дымок в стороне лает. Свернул с путика, скатился в распадок и, веришь, остолбенел. Там такая ровная площадочка, и вся в каких-то не то кочках, не то холмиках. На одной кочке снег разгреб кайком — земля, не камни. Значит, кто-то копал. Давненько, правда, травой холмики поросли. А в сторонке, как глянул — и сердце екнуло: жилуха! Стены в пять бревен, и сами бревна неошкуренные. Окошка нет. Дверца малюсенькая, из двух колотых дощечек, черных от времени — в нее только ползком забираться. Ясно, что не охотник ее срубил. — Рассказывая, Алексей заволновался, перевел дух. — Про Дымка сразу забыл. На кого лаял — не знаю. Может на эту жилуху. Не до кобеля стало. Меня к этой дверце — как магнитом. Сердчишко колотится, того и гляди, вырвется из-под ребер. Ведь сколько тайгую, всегда тайная мыслишка грела — найти скрадок старателя. И вот он — передо мной. Даже не верилось. Дверца изнутри была заперта на крючок. Ножом ковырнул, дверца и отвалилась. Внутри темень. Посветил фонариком, вижу — низенький столик. На нем — ржавая жестяная баночка. У стены — трехлинейка с изгрызенным прикладом. А сбоку — нары из жердей. На нарах лежит скелет. Прикрыт каким-то хламьем, в прах истлевшим. В сапогах. На подошвах — бронзовые шляпки гвоздиков. Это мне почему-то особенно запомнилось. И ведь окисью не покрылись за столько лет.