Небесное созданье - [13]

— Ну, посиди, посиди…

Показала глазами на кобеля, который, вывалив язык и часто дыша, лежал на нарах, с живейшим интересом наблюдая за хозяином и гостьей.

— Это Дымок, — сказал Алексей горделиво, — мой помощник и кормилец.

— Почему он на постели?

— А кота мне загнал. Хорошего! Показать? — Взял с полки соболя, встряхнул и держал навесу, чтобы Алена могла разглядеть его. Видишь, черненький, даже горловое пятно почти не просматривается. Второй цвет. Жалко, солнца нет, а то бы ость заиграла. За этот трофей Дымку — награда. Хоть и мается от жары, а терпит. Лежать на нарах — очень престижно.

— Выпусти его.

— Зачем?

— В туалет хочу, — прошептала, опустив ресницы.

— В туалет так в туалет, — бодро проговорил Алексей, хотя и растерялся от ее слов. — Сейчас что-нибудь придумаем. — В одну руку взял с печи кастрюлю с собачьей едой, другой — подхватил за дужку помойное ведро. Позвал: — Пошли, Дыма, есть. — И ногой отворил дверь.

На воле шел и шел снег. У природы, как видно, свои плановые проблемы. Не подсыпала снегу в положенное время и вот теперь, в конце года, торопилась наверстать упущенное. Алексей поглядел на небо, покорно вздохнул и поставил кастрюлю. Снял крышку, отодрал от полена щепку, помешал варево. Пощупал пальцем — горячо. Дымок облизываясь сидел рядом, терпеливо ждал. Алексей добавил в кастрюлю пригоршню снега, размешал и снова пощупал. Теперь, вроде, нормально, и отошел в сторону, говоря ласково:

— Ешь, Дыма, сладких белочек с вермишелью. Ты нынче отличился, заслужил. — Он любил наблюдать, как ест кобель — это целый ритуал с забавными деталями, но сейчас было не до того. Опростал помойное ведро, протер его изнутри комом снега, выколотил о чурку и вернулся в избушку.

Алена сидела в прежнем положении, в каком ее оставил. Опустил ведро подле нар, смущенно спросил:

— Тебе помочь?

— Знаешь, мне так неловко, — выдохнула, сильнее порозовев от смущения.

— При чем тут «неловко». Ты больна. Сейчас я для тебя не мужчина, а санитар. Так что не стесняйся. Все нормально. Считай, ты — в больнице. — Говоря это, откинул полы спальника, принялся высвобождать ее ноги.

— Больно, — поморщилась она.

— Где — больно?

— Нога… правая… под коленом…

— И сильно болит?

— Сильно.

— Это я пошевелил лодыжку. — Алексей убрал руки. — А до этого не было боли? Когда просто лежала?

— Кажется, не было.

— А усаживал?

— Чуть-чуть ныло, но не так.

— Сделаешь свое дело и посмотрим, а пока терпи. — Подхватив девушку одной рукой под колени, другой придерживая за спину, развернул на нарах. — На пол становись левой ногой. Да смелее, я же держу тебя. Ну как? Можешь стоять?

— Могу. Только голова немного кружится.

— На правую ногу не опирайся. Держись за стол.

— Ты выйди, я сама.

— Так говоришь же, голова кружится. Лучше, если держать тебя буду. Надежнее. А то еще упадешь.

— Не упаду. Ну, иди же.

— Сама так сама. Держись за стол, — предупредил, выходя из избушки. Сел на чурку, закурил. Глядел на заканчивающуюся трапезу Дымка. Тот всегда начинал с мяса, и уже выловил последнюю белку. Медленно попятился с нею, лег, захрустел косточками. Проглотив остатки, снова поднялся, старательно обнюхал снег, где ел, и приблизился к кастрюле. Долакал жижу и доел вермишель, облизал дно. Несколько секунд постоял над пустой кастрюлей в сытой задумчивости и начал медленно пятиться, чтобы потом, в приличествующем случаю отдалении, развернуться. Становиться задом к еде или к месту, где ел, у Дымка, да и у других промысловых лаек, которых Алексей знал, считалось верхом неприличия, и этот собачий этикет они соблюдали свято.

Дымок подошел к хозяину, благодарно ткнулся в колени. Алексей положил руку на крепкий загривок, мял в пальцах жесткую псовину, говоря тихо, доверительно, как старому товарищу:

— Как дальше-то нам быть, а? Не знаешь? Вот и я не знаю. Связали нас с тобой по рукам и ногам. И ведь никуда не денешься. Остается только терпеть. Так вот… Ладно, ступай, вытопчи себе луночку под кедрой, упрячь морду в хвост и отдыхай. Пойду и я, там у меня нынче лазарет. Буду выхаживать больную девушку. Может, потом мои грехи зачтутся на небесах.

Ведро Алена задвинула под нары и лежала на овчине, вытянув полноватые ноги в бархатистых колготках. Он непроизвольно уронил взгляд на молодое женское тело и даже сощурился, как от яркого света, опалившего его глаза. Присел к ней на нары, стараясь не глядеть на ее ноги. Заговорил с показной грубоватостью в голосе, чтобы скрыть смущение:

— Ну что, сестрица Аленушка, все нормально?

Легонько кивнула, не поднимая ресниц.

— Полдень уже. Пора обедать. Да и мясо сварилось. Дикое, целебное. Чуешь, какой запах? Это не домашняя корова, а кабарга. Мясо у нее нежнейшее и экологически чистое, диетическое. Как раз для тебя. Дымок постарался.

— Не хочу.

— Но ты ведь сутки не ела. Может, хоть бульончику попьешь?

— Пока не могу. Ешь сам, не смотри на меня.

— Без тебя есть не буду. Совестно, в горло не полезет.

— Я же болею.

— Тем более, надо набираться сил. А они — в калорийной еде.

— Аппетита нет.

— Он приходит во время еды.

— Не могу же я есть через силу.

— Ты не будешь есть, и я не буду — за компанию. Так и помрем оба с голоду в избушке. И Дымка уморим голодом, а он так хотел, чтобы ты отведала его добычи. Неужто тебе не жалко старательного кобелька?