Небесное созданье - [15]

Он неторопливо обснял соболя, обезжирил, натянул шкурку на пялку мездрой наружу и повесил на гвоздь, коих на стенах было предостаточно. Светлого времени оставалось еще часа два. Решил пройтись по кружному короткому путику над избушкой — авось да еще пофартит. Нацепил лыжи, вскинул на плечо ружье и побрел по лыжне, накрытой глубоким, мягким снегом. Снегопад еще не кончился, но явно иссякал: с неба сыпались редкие его остатки. Возродился верховой ветерок, налетал порывами, сваливал с веток кухту и нес снежную пыль. Морозец мало-помалу набирал силу. Все указывало на перемену погоды. Если к утру разведрится, то можно ждать поисковый вертолет. Скорее бы уж. А то слишком часто и неутоленно стал он посматривать на свою гостью, интуитивно чувствуя, что еще немного и он лишится привычного и такого уютного покоя. Его сердце никем не было занято — пустовало и только ждало случая, чтобы влюбиться без памяти. Он и хотел этого, и боялся.

Бродил до самого вечера. И хотя особого фарта на этот раз не случилось, но все равно сходил не зря. Поставил с десяток петелек, снял двух белок с жердей, а главное — вырубил из черемухи заготовку для костыля. Поймал себя на мысли, что в общем-то ради этого и пошел. А еще углядел на опушке, среди черного островка молодых пихт, порхающих рябчиков. Завтра, поутрянке, надо будет ими заняться и сготовить барскую еду для своей гостьи. Пусть полакомится свежей дичью.

В сумерках, затопив печку, сидел и выстругивал костыль. Ужинать в одиночестве не стал, даже чай не пил — держал слово. Половину супа из кабарги скормил Дымку, остальное вынес на холод. Изредка нетерпеливо поглядывал на спящую Алену, но она все не просыпалась. Закончив костыль, повесил его сушить за печку и тоже лег. Чего попусту шататься по избушке и жечь керосин. Надо отоспаться как следует и впрок набраться сил. Увезут нечаянную гостью, и ему придется пластаться две недели кряду, заново торя путики и расставляя капканы. Не до отдыха будет. По плану нынешнего сезона он обязан сдать в охототдел леспромхоза двадцать одного соболя. Сколько недопромыслишь — бери где хочешь. Хоть покупай недостающих котов у других, более удачливых штатных охотников, но план сделай. Иначе могут запросто лишить угодий. Пока же у Алексея было семь соболей, взятых с Дымком по чернотропу. Правда, капканный промысел только начинается, в запасе у него декабрь и январь, но все равно душа не на месте — мало ли что еще может случиться. Примером тому — погибший вертолет. Третий день не опромысливаются угодья, а сколько еще дней пропадет, кто знает? И в леспромхозе не скажешь: извините, мол, был занят тем-то и тем-то. Им неважно, чем ты занимаешься, а сдай пушнины, сколько положено по договору, и не греши. А уж куда ее леспромхоз денет — не твоего ума дело.

Лежал Алексей, думал свои думы и не скоро ушел в сон.

* * *

Каждое утро в тайге для Алексея начиналось одинаково, не считая выходных дней, когда можно было полежать на нарах подольше — он выходил глянуть на погоду, ибо от нее зависел промысел. Вот и сегодня, с утра пораньше, вышел из избушки и глянул в небо. Снег недавно кончился, и небосвод очистился от хмари. Молодой месяц висел тонкой льдинкой, истаивая с рассветом, начали меркнуть близкие звезды. Наконец-то разведрилось!

Затопил печку и пошел на верхнюю поляну, накатывая крутой чедорский путик. Напрямую до злополучной горы, в которую воткнулся вертолет, раза в два ближе, чем кружным путем, но последний отрезок, перед перевалом — почти вертикальный. Пробираться руслом вдикую заросшего колючим чапыжником сухого ручья, оживающего лишь в пору весеннего половодья и летних гроз — без особой на то нужды не отважишься. Никакого серпантина, только вверх и вверх, ни шагу вправо или влево, и топорик из рук не выпускаешь — прорубаешься сквозь заросли. Скалы, постоянные наледи, от которых намокает камус лыж, непролазные сплетения зарослей, сумасшедшая крутизна — все это отторгало Алексея от прямого путика. В прошлом сезоне один раз поднялся ручьем к Чедору и закаялся. Правда, соболи вдоль захламленного русла водились и хорошие. Соболи вообще тянутся ко всяким буреломам и непролазным чащам, понимая, что там их труднее взять.

Впрочем, сегодня Алексей и не собирался подниматься высоко. Он решил взойти правой опушкой до оконечности длинной верхней поляны, пройти верховым кедровым массивом до русла ручья, сворачивающего в распадок, нарисовать кайком стрелку на снегу, указывающую направление к Чедору и скатиться левой опушкой к пихтовому островку, где вчера приметил стайку порхающих рябчиков. Стрелка предназначалась для спасателей, если от Купеческой избушки они решат двинуться к горе напрямую. Мужики там молодые, здоровые, им крутяки — нипочем.

Ему верилось, что если не сегодня, то завтра уж наверняка, придут спасатели к его избушке, и он поминутно прислушивался: не послышится ли гул вертолета, но золотеющее восходом небо было покойно и пустынно. Среди рябин ссорились драчливые сойки, в кронах трещали кедровки и посвистывала птичья мелочь — и никаких чужеродных тайге звуков.

Дымок деловито рыскал по склону, но бесплодно и голоса не подавал. Алексей внимательно следил за его набродами, по ходу подновляя кое-где наживку на древесных капканах. Белка еще тропила скупо, но жердочки не ленился расставлять на кормовых переходах. Утешался мыслью: наступит ложный гон, и петли пустыми не останутся. То есть, работал пока на будущее. Так и до русла ручья дошел — без добычи. Нарисовал кайком на снегу длинную стрелку, указывающую острием направление к горе Чедор и, с чувством исполненного долга, свернул влево.