Небесное Притяжение - [8]

— Запомните, салаги, в названии фильма кроется сакраментальная истина — в бой идут старики, — изрек Маркулис выводя нас из клуба.

— Почему не разрешили пригласить на присягу родителей? — спросил, стоящий в конце строя маленький Дылдин.

— Боец — двадцать отжиманий, — холодно изрек Маркулис.

— За что?

— Еще двадцать.

— Есть! — Дылдин упал на землю, принялся кряхтя отжиматься.

— К старшему по званию обращаются предварительно назвав его звание, — пояснил Маркулис. — Боец, ты служишь в Специальных Военных Войсках, здесь обходятся без родителей. Запомни и процитируй в письме.

До обеда оставалось время и Маркулис великодушно разрешил подышать свежим воздухом возле курилки. На пятнадцатом отжатии Дылдин обессилено прижался земле.

— Парадная форма бойца должна быть чистой и выглаженной.

Фуражка Дылдина упала, обнажив рыжую голову.

— В роте все разгильдяи, а ты волосы на пробор носишь.

Гнеденок хмыкнул и полез в карман за блокнотом и ручкой. В последнее время он с ними не расставался, записывая изречения командиров.

— После ужина чистка Авгиевых конюшен, до отбоя. Встать, боец. — Авгиевыми конюшнями назывались туалетные кабинки.

Маркулис зевнул и посмотрел на часы.

— Для вас, салаги, только все начинается.

— Или заканчивается, — в тон сержанту сказал я.

Маркулис навел на меня холодные, как Балтийское море, глаза.

— С тобой, Клон, разговор будет особым.

«Итак, Аникин успел настучать», — подумал я. «Особый разговор может закончиться несколькими вариантами: мне объявят несколько нарядов в не очереди, сошлют на парники, или на подсобное хозяйство к свинкам».

На подсобных хозяйствах работали хмурые, неразговорчивые сельчане. Их привозили на автобусе с дальнего колхоза. Свинарник располагался, можно сказать в реальном мире — за пределами части, примыкая к колючей проволоке. Иногда бойцов посылали в помощь, для уборки помещений, чистки поилок. Командование не хотело рисковать личным составом и молоденьких солдат посылали в гости к свинкам неохотно. Были случаи, когда «помощников» приносили в роту в полубессознательном состоянии, с красными рожами, напитанными термоядерной свекольной самогонкой.

Я отвернулся и мрачно уставился на зеленый двухэтажный корпус клуба, окруженный цветущей сиренью и кустами недозрелого крыжовника. Июнь. Глубоко вдохнул цветочный запах, чувственные восприятия в армии становятся глубже и насыщеннее. Понимаешь, какими важными становятся мелочи, на которые раньше не обращал внимания.

— Товарищ старший сержант, а в чем заключается наша служба? — донесся голос Хвалея.

— Ты что, боец, до сих пор не понял?

— Никак нет.

— В служении Родине, салага. — Маркулис выстрелил окурком в сторону плаката: красная женщина тревожно простирала к нам руки, черная надпись лаконично гласила: «Родина-мать зовет».

— И куда она зовет, — пробормотал Димка.

— Не нравится мне, — промычал Губа.

— Тебе никогда ничего не нравится. Вчера я записал одно интересное изречение, — Гнеденок зашелестел страницами блокнота. — Вот, услышал от алычи Кавказа. «Да, я принципиальный, но не дебил».

Мы рассмеялись. Маркулис подозрительно посмотрел в нашу сторону.

— Так, бойцы, перекур закончен. Строиться на обед.

— Товарищ старший сержант, а вечером, какой фильм будет? — спросил Рыжков.

— Кинокомедия — «Иван Васильевич меняет профессию».

— А новые фильмы бывают? — недовольно протянул Губа.

— Радуйся тому, что есть, — ответил Кирилл.

— Смирно. На праа-во! Шаа-гом марш! С песней, по жизни!

Димка начал, остальные подхватили:

Пора-, пора-, порадуемся

На своем веку

Красавице и кубку, счастливому клинку.

Пока-, пока-, покачивая

Перьями на шляпах,

Судьбе не раз шепнем: «Мерси боку».

На обед подали две резиновые котлеты и вполне сносное картофельное пюре. Предчувствия Губу не обманули. На десерт был кисель. Интересно, в него добавляют бром, чтоб боец мог спокойно спать, или нет? Я спрашивал у Губы, он ответил, что ничего не чует. Странно…а я чую…

После обеда — свободное время. Нам подарили два часа.

— Не забывайте, завтра будни, — напомнил Маркулис.

— Обязательно в котелок с кашей ложку дегтя сунет, — пробормотал Гнеденок.

— На то он и старший сержант, — Рыжков растянулся на кровати. Он был соседом Кирилла, через проход.

— Ты, что — адвокат?

— Я подал ротному рапорт, хочу чтоб меня отправили в сержантскую школу, — ответил Рыжков и вызывающе посмотрел в нашу сторону.

— Смотри, Рыжик, чтоб дальше не отправили, — хмыкнул я.

Вокруг скрипели кровати — половина роты ложилась спать, руководствуясь мудрой солдатской поговоркой: «солдат спит, а служба идет».

— Чую, спать ночью не придется, — Губа упал на койку и захрапел.

— Чувствительный ты наш, — рассмеялся Гнеденок, доставая из тумбочки листы и конверт. — Хочу проинформировать предков о состоянии дел на фронте. Тебе не дать листа?

Я запрыгнул на кровать. Димка уже лежал с закрытыми глазами.

— Нет, ты же знаешь, мне писать некому.

— Друзьям? Верной подруге?

— Некому, — повторил я рассерженно.

— У меня тоже родители не настоящие. Настоящие погибли во время аварии на красильном заводе, — после паузы сообщил Гнеденок.

Я свесился с кровати:

— Ты про взорвавшийся склад?

— Ага. Мой отец работал на транспортировщике, а мама кладовщицей.