Небеса нашей нежности - [19]
Лара, постоянно слышавшая ссоры родителей, при виде такого единодушия поддалась на уговоры. Раз и папочка, и мамочка считают, что ей пора спать, так тому и быть. Она послушно попрощалась, подставила щеку для поцелуя и на цыпочках поднялась в комнату на втором этаже, которую делила со своей старшей сестрой Бель.
Едва дверь за Ларой закрылась, как Фелипе и Неуза с раздражением уставились друг на друга.
– Хорошо устроился, – фыркнула Неуза. – Развлекаешься по вечерам в городе, а мне целыми днями приходится заниматься детьми. Ты знаешь, что сегодня натворил Лулу?
Лулу уже исполнилось тринадцать, но мальчик пока что не проявлял свойственного всем подросткам духа противоречия.
– Откуда мне знать, – пробормотал Фелипе.
– Он притащил трехногого щенка! Эта тварь загадила весь дом! Лулу накормил его сметаной, сыром и carne seca [xxvii]. И кому пришлось убирать?
– Донье Фернанде? – предположил Фелипе, зная, что этим он только разозлит жену.
– Ха! Ну конечно, ты считаешь, что твоя любимая женушка ленится с утра до вечера и только свекровь трудится как пчелка? Но это не так, дорогой мой, совсем не так. Я все убрала, вышвырнула щенка из дома и с тех пор терплю обиженный вид Лулу. Мальчишка считает меня чуть ли не злой ведьмой. Не знаю, откуда у него такая любовь к животным.
– Ну, ты не возражала против кошки, которую он притащил полгода назад.
– Да. Кошка же не калека. К тому же она прекрасно ловит мышей. А что делать с трехлапым псом?
«Любить его, – подумал Фелипе. – Обнимать, гладить, дрессировать. Может быть, Лулу смог бы воспитать из него сторожевого пса». Но он ничего не сказал. Он устал и понимал, что ему никогда не переубедить жену. В конце концов, все дело было в ее упреках: мол, он испортил ей жизнь, ведь она слишком рано забеременела. И в глубине души он ее понимал: ведь и он мог бы упрекнуть ее в том же – правда, Фелипе никогда об этом не говорил.
– Я пойду спать, – заявил он.
– Да уж, иди. Ты всегда так делаешь, когда я говорю то, чего ты не желаешь слышать, – прошипела Неуза. – Вместо того, чтобы поступить как мужчина и привести Бель домой, наш сеньор лучше отправится спать. А когда Бель залетит, ты сможешь гордиться тем, что испоганил жизнь не только мне, но и дочери.
Но Бель была умнее, чем думала ее мать. Ей нравились восхищенные взгляды мужчин, и она никогда не была скромницей, однако Бель не собиралась повторять судьбу матери и выходить замуж в семнадцать лет. У нее были другие планы. Бель мечтала стать танцовщицей и певицей. Она хотела произвести фурор. То, что умела эта Жозефина Бейкер,[xxviii] она сможет и подавно! Бель как-то прочла статью в одной из газет, которые папа приносил домой. Автор статьи возмущался шоу под названием «La Revue Negre» [xxix], Бель же не находила в этом представлении ничего предосудительного. Напротив, эта история вдохновила ее. Если в Париже полуобнаженная мулатка на сцене смогла добиться такого успеха, то почему бы не повторить это в Рио? А когда Бель заработает достаточно денег, чтобы купить билет на корабль в Европу, она прославится и там. Таковы были планы Бель. И в них не находилось места мужу и детям. Парней, которые пытались затащить ее в постель, она отшивала, еще и настолько тактично и очаровательно, что они лишь влюблялись в нее сильнее. Некоторые пытались ее подпоить, но и это не действовало: именно по этой причине Бель не пила. Также она не курила и не поддавалась другим искушениям. Слишком много она повидала людей, раздувшихся от cachaca [xxx], охрипших от курения, страдавших одышкой, с темными пятнами на зубах. Бель такого себе позволить не могла. Если она хочет осуществить свою мечту, ей нужно поддерживать себя в должной форме, ухаживая за своим телом и голосом. Шелковая светло-коричневая кожа, стройная фигурка, белоснежные зубы и великолепный альт – вот ее основной капитал. У нее было в запасе всего несколько лет, чтобы им воспользоваться, и Бель это осознавала.
– Бель, ты двигаешься как корова. Так не пойдет! – крикнул ей Нильтон, отвлекая от раздумий.
Нильтон был главой их группы самбы. Он писал музыку, занимался хореографией, придумывал костюмы и руководил репетициями. Нильтон был строг, и его похвалу нужно было заслужить. Бель знала, что на corso [xxxi] они будут неплохо смотреться среди других групп. Но Нильтон подгонял всех, точно одержимый. Он хотел добиться полной отдачи. Лучшего учителя и представить себе нельзя.
Бель очень злило то, что ее родители не воспринимали эти репетиции всерьез, считая их пустой тратой времени, а то и чем-то непристойным. Исполнять сложнейшие движения самбы, да еще и так быстро – это требовало мастерства. И дарило истинное наслаждение. Танец был настоящим искусством, но в то же время и тяжелой работой, ведь нужно было долго танцевать на высоких каблуках, еще и удерживая на голове огромный убор. Танцовщицы призывно поводили бедрами, их кожа блестела, девушки были, надо признать, почти обнажены – конечно же, это вызывало у мужчин грязные фантазии, но это-то и требовалось. И никого не приведет в восторг танцовщица, которая явно страдает во время выступления. Как бы тяжело ей не было, танец должен казаться чувственным, а девушка – расслабленной. Поэтому, когда Бель улыбалась зрителям, она делала это не для того, чтобы разжечь огонь страсти в мужчинах, а чтобы доказать свой профессионализм, сделать выступление идеальным, соблазнительным, самым лучшим. Пока что ей это не удавалось. Нильтон был прав – она двигалась как корова. Но такая критика ее только подстегивала.
