Неаполь и Тоскана. Физиономии итальянских земель - [131]

Первые дошедшие до публики стихотворения Джусти – я говорю это, полагаясь на верность хронологии, сообщаемой всеми его биографами и издателями – относятся к 1833 г., когда ему было около двадцати пяти лет от роду. В последнее время, т. е. по введении в Тоскане конституционного уложения о печати, во Флоренции сделано два издания Джусти, весьма полных, более даже полных, чем следовало; так в последнее из них вошли даже такие стихотворения, которые Джусти никогда не писал, как, например, довольно плохой перевод «Бога» Беранже. Тем не менее «Паровая гильотина» (La ghigliottina a vapore) и «Предложение переменить образ жизни» (Rassegnazione e proponimento di cambiar vita[409]) остаются первыми по времени его произведениями, а и то, и другое написано им после падения революции в Романьях в 1832 или 1833 году.

Ни то, ни другое из них не принадлежит к разряду лучших его стихов, однако в них уже достаточно выработанности и некоторой технической опытности, не позволяющей принять их за первые опыты… Я знаю, что у нас такое замечание может очень показаться странным. Но итальянская публика, хотя бы и очень не разборчивая в других отношениях, имеет свои очень строгие требования относительно слога, внешней отделки литературных произведений. Да есть к тому же весьма положительные данные на то, что Джусти сам очень тщательно обрабатывал каждую свою строчку, перечеркивая и переписывая ее по нескольку раз…

Но, отложив в сторону всякие другие соображения, я просто задаю себе вопрос: мог ли человек, одаренный замечательным поэтическим талантом и редкой впечатлительностью, не писать стихов до двадцать пятого года своей жизни? Я не могу допустить подобной возможности.

Но что сталось с его первыми стихами? Это неразрешенная до сих пор задача. А потому, о первых годах молодости, о его студенчестве, сперва в Пистойе, потом в Пизе, трудно сказать что-нибудь…[410]

Биографы сообщают по этому поводу несколько малозначащих событий его внешней жизни. Но вовсе не это интересно…

Гораздо позже, уже совершенно возмужав, Джусти вспоминает торжественный день своей разлуки с университетом. Перевожу здесь целиком это весьма милое его стихотворение:

У меня навсегда останется в памяти день, когда я получил за свои умственные доблести и за приличную плату диплом на звание Eccelentisimo[411] и печально оставил наше веселое пизанское столпотворение.

Усталый вошел я триумфатором с целой ватагой в Ussero[412], и, угостив в последний раз черным кофеем человек двадцать приятелей, заплатив шесть paoli старого долга – покатил на ждавшей меня у ворот таратайке – покатил, но не весело, а с опущенным носом и в смущении.

Четыре года прожиты беззаботно, на свободе! Книжки заброшены в угол – открывается широкий вход в жизнь, что на первых парах возбуждает и радостные отчасти ощущения.

Как ни упивайся знанием, как ни глотай том за томом – человеком от этого не станешь, а разве Chiarissimo (тоже что и Eccelentissimo). Только что выберешься из ученых стен, споткнешься на первом же попавшемся камушке. Эх! От слова до дела длинна дорога!

Каюсь – но я любил слушать урока но только не с кафедры. Немножко беспутства мне казалось необходимым дополнением к профессорским лекциям. В небрежности есть своя мудрость.

Мне дорого мое истертое платье времен моего студенчества и наше квакерское ты, которым девственные тогда еще уста наши встречали нового товарища. Теперь обман жизни приучил нас ко лжи и бессознательно называешь каждого встречного почтительным вы, значительно облегчающим дальнейшее надувательство.

В наш пустой банкирский век, кроме университета встретишь тот цинизм, с которым мы не боялись выказывать нашу бедность, протертые локти, а иногда и голод?

Наши веселые дни и вечера, проходившие в искренних спорах, в шутках и насмешках! Нет не забывается то время, которое прожито без обмана, без лести – когда и волоса и мозг не прилизывались из приличия.

А сколько тогдашних юных Сократов стали потом плутами или полоумными… Боже сохрани нас заживаться так долго на этом свете!

Пусть же учение уступим место веселью, как теория практике, или пусть, по крайней мере, идут вперемешку книжки с пирушками. Пора бы перестать морщиться на молодежь за ее невоздержанность.

А сами строгие моралисты с своим занятым вечно и деловым видом лучше бы перестали думать о том, как выгоднее запродать свою душу, стать ли шпионом, или иными путями поразжиться на счет чужого кармана?

Сигара, стакан пуншу, иной раз сумасбродная выходка, да подчас надуть лакействующих на кафедре ослов и плутов.

Вот, гг. туристы, мои грехи и подвиги. Сумасбродство, так строго порицаемое вами, в моих глазах заслуживает уважение. Все эти натянутые на серьезную мину рожи мальчишек о том только и думают, чтобы сесть другим на шею.

С какой радостью увижу я опять нашу наклонившуюся на бок мраморную колокольню – после долгих лет разлуки вид ее напомнит мне, что я не сломился и не погнулся.

А те, которые благоразумно тогда чуждались нас, когда мы забыв не только Jus Romanum, но и университетский устав, пели трехцветные песни – те, что слушая нас прикидывались глухими.