Не знает заката - [26]

– Где мы? – спросил я.

– Мы – там, где время превращается в вечность, но при этом по-прежнему остается временем, изменчивым и текучим…

Ладонь, которой она сжимала мое запястье, явственно обжигала. Но не огнем, скорее – ослепительным холодом. Или – огнем и холодом одновременно.

Я вдруг увидел среди травы множество белых кувшинчиков.

Они поднимали головы.

– Это – асфодели, цветы забвения…

И в это мгновение статуя, нависающая над нами, действительно повернулась. Ее мраморная рука вытянулась в мою сторону.

Будто намеревалась схватить.

– Не смотри на нее!..

Предупреждение опоздало. Инстинктивно отпрянув, я увидел во мраке бледное, будто из сыра, лицо, толстые губы, выпученные глаза – как две страшных сливы.

Все это сминалось в гримасе ярости.

И сейчас же кусты впереди нас ощутимо дрогнули, листва их затрепетала, и оттуда, из мрака небытия, шагнула на песок дорожки фигура, одетая в складчатый, колеблющийся балахон. Я успел заметить под капюшоном – пустые глазницы, костный оскал челюстей, выставивших мертвые зубы.

Фигура подняла руки, и материя балахона заструилась, как дым, стекающий от фаланг до острых локтей.

– Вернись, потерянная душа… – Голос был точно шелест, идущий со всех сторон. – Остановись, пока ты не расточилась во времени…

Гелла выступила вперед и тоже подняла вверх ладони.

Так же заструилась газовая накидка.

– Прочь с дороги, Каледон!.. Я не отступлю… Ты меня знаешь…

– Ты тоже меня знаешь, царица… Я – страж двух миров… Я лишь выполняю свой долг…

Тогда Гелла повела ладонями в сером воздухе, раздвинула их широко, снова сомкнула, и одновременно фигура ее сместилась вправо и влево, качнувшись наподобие маятника.

Каледон повторил движения, будто в зеркале.

– Царица!..

– Уйди с дороги!..

Со стороны казалось, что они танцуют некий согласованный танец – перемещаясь на цыпочках, подскакивая, кланяясь и распрямляясь. Руки их непрерывно двигались, выписывая замысловатую графику, а напряженные пальцы подергивались, точно соединенные между собой волшебными ниточками. Развевался черный балахон Каледона, вздымались и опадали газовые складки туники. Не знаю, сколько это продолжалось. Может быть, секунд тридцать, а может быть, четверо суток. Времени больше не существовало. У меня плыла голова, и в висках был шум сталкивающихся тысячелетий. Я ничего не соображал. И, наверное, потому пропустил момент, когда Каледон сделал ошибку. Впрочем, что это была за ошибка, я тоже не знаю. Я лишь увидел, как на ладонях у Геллы вспыхнул уже знакомый мне сияющий дым – устремился струйкой вперед и, как змея, ужалил Каледона в середину груди.

И все кончилось.

Каледон сразу застыл, точно окостенев. Из-под одежды его, из черных глазниц, из костей носа, из-за сжатых зубов потек тот же дым, на глазах приобретающий синеватый оттенок. Вдруг вспыхнуло неяркое пламя. Каледон вздрогнул и как-то просел, осыпавшись пыльными ручейками. На песке осталась кучка белого пепла. Дохнул ветер, и она взлетела во тьму. Слабый, почти неслышимый стон прокатился по саду. На мгновение зашумела листва. Как струна, загудел серый воздух.

– У Себта одним слугой стало меньше… – сказала Гелла. – Быстрее!.. Быстрее!.. Теперь они знают – где мы находимся…

Вдруг низко над кронами, почти касаясь ветвей, зажглась яркая переливчатая звезда.

Свет ее пронзил сердце.

– Нам – туда!..

Мы нырнули во мрак боковой аллеи. Она вывела нас к пруду, где по зеркальной воде плыли два черных лебедя. Оба казались сделанными из воска. Статуи, мерцающие сквозь листву, провожали нас мраморными глазами. Я не оглядывался, но знал, что почти из-за каждого постамента, испещренного латинскими буквами, из забвения, из сумрака зарослей, из толщи веков осторожно выскальзывает сейчас фигура, одетая в балахон и, вытягивая костяные персты, бежит вслед за нами.

К счастью, выход на набережную был совсем рядом. Гелла обернулась и, не замедляя шагов, начертала в воздухе размашистый иероглиф. Он тут же вспыхнул до космической белизны и начал мутнеть, словно прогорающая электронная трубка.

– Все, теперь они не пройдут…

Я видел, как к ограждению сада, к чугунной решетке, украшенной бронзовыми щитами, прильнуло изнутри что-то кожистое, забило перепонками крыльев, укусило железный прут.

– Сюда они проникнуть не смогут…

Вода в канале была дымчато-зыбкая. Мы пробежали по набережной и свернули во двор, приземистой анфиладой тянущийся в глубины квартала. Через минуту перед нами вырос задник какого-то здания: массивы грубого камня, прорезанного венецианскими окнами. За их фестончатыми переплетами угадывалось ожидание. Гелла остановилась и, воздев руки, положила их на пористую поверхность. Опять вспыхнул дым. Часть стены будто растаяла, образовав черный проход. Внутри, впрочем, было не слишком темно. Стены буро-коричневого песчаника, испещренные пиктограммами, были подернуты тлением зеленоватых гнилушек. Огненные холодные нити указывали дорогу.

– Осторожно!.. Не задень скарабея!.. – предупредила Гелла.

Навстречу нам по полу из громадных полированных плит неторопливо двигался жук, сделанный как будто из чистого золота; удлиненный панцирь его, голенастые ноги жирно блестели.