Не жалею, не зову, не плачу... - [20]

из 58-ой. Впрочем, кто его знает, марксизм не догма. У старых большевиков было

благородное отвращение к филерству, но ведь тогда был царский режим, а после

революции они стали филерами чекистов.

Свежо, морозно, дышал бы и дышал. Смотрю на небо, может, Бога увижу…

Смотрю на сопки, на тайгу, облака идут в холодной голубизне. Всё-таки всегда есть

проблески, мгновения счастья. Меня, зверя, выпустили из клетки, и я уже дышу и

надеюсь. Dum spiro – spero. Не трогайте вы меня, я ведь никого не трогаю, не гоню,

не казню, наоборот, всем помогаю.

Кто скажет, что такое донос, биологическое явление или социальное?

Стремление сожрать собрата явно зоологическое. Стремление поддержать порядок

в лагере – социальное, хотя и с помощью той самой зоологии. Я не могу стучать на

ту жизнь, которой сам живу, на самого себя не могу стучать. На таких, как я, можно

положиться хоть кому. Хорошо это или плохо? Разумеется, плохо, а в условиях

классовой борьбы – очень плохо и даже преступно. Я никого не выдам. Ни вора, ни

политического, ни друга, ни врага. И Кума тоже не выдам. Я честен перед собой, а

значит, и перед всеми. По нашим временам, я скучный. В романе таким делать

нечего. Только преступление вывело меня из ряда вон, из строя серых…

Ветка мне пишет: «Тебе не дадут ходу, мой дорогой, давай будем ставить

скромные цели. Ты веришь в партию и справедливость, я тоже верю в товарища

Сталина, но на тебе будет чёрное пятно всю жизнь».

Угораздило меня родиться среди людей, тянет в небеса, как птицу, не зря я в

юности хотел стать лётчиком. И летал уже, летал… Ладно, спустись на землю и

глянь окрест. Ты должен быть справедливым, ты обязан подумать о тех, кто ждал

Ерохина на свободе, – родители, друзья, может быть, жена, может быть, ребёнок, и

вдруг известие. Кто-то должен отвечать за несчастье. Что ни говори, а Пульников

виноват. Он очумел уже в ожидании свободы, плохо себя контролировал. Пусть бы

делали вольные, тот же Бондарь с Глуховой, или отвезли в Абакан, там бы и кровь

нашли для переливания. Как всё связано, скручено, перекручено…

«Много в России троп, что ни тропа, то гроб».

7

Светлана Самойловна встретила меня вопросом: что они ещё там придумали?

– «Хотят дело завести, а Глухова будто совсем не участвовала в операции».

Пульников сидит за другим столом, надулся. Я молча взял стетоскоп, аппарат Рива-

Роччи и пошёл на обход. В хирургической палате Волга мне с ходу: «Ну что,

Евгений Павлович, Кум тебя фаловал?» Я лишь дёрнулся в гордой усмешке – пусть

бы только попробовал!.. – «У кого рыло в пуху, тех они и фалуют», – Волге не

понравилось, что я не пожелал быть откровенным, да ещё сказал, что мне сейчас

некогда, обход.

Фаловать, значит, склонять, заманывать. Девку тоже, между прочим, фалуют –

соблазняют, улещают, привязывают. Фал – снасть, верёвка в морском деле, старое

слово, наверное, с каторжных галер. Блатные ценят яркое слово, образное. «Став на

вахту в ознаменование» не они придумали. Мастырка у них – мичуринская

прививка, сыроежка – карцер, дурдизель – стахановец, стиры – карты, (играют,

тасуют будто стирают), стирогон – хороший картёжник, бесогон – дурак, тупарь,

мочегон – нож, шмарогон – любитель шмар, девок, змея – верёвка, плаха – вахта. В

старину офени – коробейники имели свой богатый жаргон, многие слова перешли в

воровской запас. «По фене» урезанное слово, правильно по офене. Семантику

блатные не знают, но феня-офеня держится не меньше тысячелетия.

После обхода меня остановил в коридоре Вериго: «Таскают из-за Ерохина?» Я

уныло кивнул. «Ничего не будет, – уверенно сказал Олег Васильевич. – Филиппу на

воле уже место приготовили, он расписку дал, что из Соры никуда не поедет.

Врачей нет, а рабочих присылают, комбинат надо строить по приказу Москвы.

Обещали комнату дать и молодую жену к восьмому марта».

Двадцать четыре часа дал мне Дубарев, вынь да положь ему клевету на

Сталина. Пульникова можно выпустить, ни пуха тебе, ни пера, хирург. А вот зека

Щеголихина надо попридержать, потому что его ждут. У нас положено до-о-лго

ждать, нельзя, чтобы захотел и сразу получил. Мать с отцом ждут, сёстры за тебя

страдают. Ждут-пождут, а время идёт, ждёт любимая, друзья волнуются. И растёт-

вырастает трава забвения. Трава Гулага. Пройдут годы, и настанет день, когда уже

ни одна душа тебя ждать не будет. «Многое замолкло, многие ушли, много дум

уснуло на краю земли…»

Наше заведение ИТЛ – исправительно-трудовой лагерь. На заре советской

власти задумали исправлять трудом паразитов общества, буржуев, капиталистов,

кулаков, мироедов, ворьё, жульё. Много у Гулага задач, и одна из них, судя по

практике, – оставлять человека без надежды. И в лагере, и на воле. Отшибить

память. Чтобы все всё забыли, чтобы дети отрекались от родителей, граждане от

страны, потомки от истории. Для чего так долго держали Пульникова? Чтобы он