Не забудьте выключить телевизор - [5]

Русинский не любил экспромты. Этот вид творчества никогда ему не давался. Вообще, люди, заставлялвшие его соображать слишком быстро, вызывали в Русинском сильную неприязнь. В этот миг он напрягся всем телом и загодя почуял, что его отмазка пролетит мимо цели, но произнес самым приятным голосом, на который был способен:

- А-а, вот в чем беда-то. Да ты не волнуйся. Петро остался у меня. Понимаешь, немножко выпили… А утром он к какому-то профессору поехал. Для консультации. Какая-то машина времени, я не очень понял…

Голос Вероники и даже ее взволнованное сопение провалились в тишину. Она переваривала две противоречивые вещи: проект вычисления временного алгоритма, о котором Петр неоднократно ей рассказывал, и новость о профессоре, к которому Петр отправился впервые за все пятнадцатилеть лет их совместной жизни, забыв предупредить ее по телефону.

- А ты не помнишь фамилию профессора? - с надеждой спросила она.

- Что-то букву вэ, - напряженно соврал Русинский.

- Волынин, да? - обрадовалась Вероника. - Ну да, я знаю. Это в НИИ биологии, да? Ах, извини, ты, конечно, не знаешь Волынина… Ну ладно, передавай привет Лане, пока.

Русинский блеснул чистейшим, быстрым и округлым “au revoir” - в университете его всегда хвалили за произношение - и положил трубку. Утренняя тревожнось проснулась в нем опять и угловато повернулась в глубине грудины, с какой-то особенной подлостью задев сердце и ту незаживающую рану на месте ребра, что отдано навеки, но вместо шоколадки и значка “Почетный донор” оставило лишь сладкую тревогу и захватывающую неуверенность.

Русинский засобирался.

- Ты куда? - поинтересовалась Лана, с кошачьей грацией протягивая руку к столику, где лежали ее очки.

Русинский натянул джинсы, присел у кровати и поцеловал Лану в продолговатый коричневый сосок.

- Май нэйм ис Бонд. Джеймс Бонд. И вся моя жизнь - противоречеи между любовью и долгом.

- Не стебайся, Русинский…

- Петро загулял. Пойду оттаскивать от тела.

Он знал, что Лана не скажет лишнего даже своей лучшей подруге.

ГОП-СТОП

10:10 м.в.

Пожалуй, для апреля погода была чересчур теплой. Русинский не мог привыкнуть к неправильным изгибам климата. В глубине души он считал, что резкие скачки температур ведут к несчастью.

Настроение стало препоганое. Автобус пятидесятого маршрута симметрично опоздал на пятьдесят минут. Из кабины водителя похрипывал старый одесский блатняк. Невесть откуда возникла контролерша и Русинскому пришлось вспоминать об увольнении из органов, когда он вынимал из кармана удостоверение. Кроме прочего, зверски хотелось есть.

До общежития он дошел быстрым нервным шагом, но все равно вымок и вывалял обувь в грязи. Обычно путь от остановкми он совершал дворами, падая как сбитый Карлсон. На сей раз все утопало в лужах, раскисла глинистая грязь, и Русинский побежал окружным путем, однако быстро понял, что маневр совершен зря. Дороги скрылись на дне озер, полных ледяного крошева.

Русинский открыл незапертую дверь своей комнаты и убедился, что она пуста. Затем отпер замок в расположенную справа секцию и постучался к Тоне. Никто не ответил. Русинский толкнул дверь - она оказалась открытой.

В комнате было темно. Петр сидел на полу. Его сорочка, купленная пару дней назад, встала на спине коробом и напоминала крыло майского жука, неопрятно выглянувшее из-под черного панцыря. Раскачиваясь из стороны, Петр хихикал и смотрел прямо перед собой, при чем его взгляд был не то чтобы веселым или бессмысленным, но скорее слегка озабоченным, как у чиновника горкома, застигнутого с секретаршей. Когда Петр взглянул на Русинского - взгляд был совершенно стерильный, бессмысленный и где-то даже одухотворенный - он почувствовал, что у него подкашиваются ноги.

- Петро, очнись.

Русинский понял, что сказал он самому себе. Каляин не подавал признаков умственной деятельности.

Русинский медленно поднял взгляд. В дальнем конце вытянутой как носок подростка комнаты, на стуле у зашторенного окна, сидел зловещего вида гопник в Тониной норковой шапке, черной рубашке из поддельного шелка и в грязнокоричневых широких штанах. Его длинную кадыкастую шею украшало красное золото цепи. Пальцы были унизаны перстнями с толстыми барельефами в виде черепов и каких-то других цацек, выполненных по моде древнеримских плантаторов.

Секунду или две они молча смотрели друг на друга. Гопник кадыкастый не выдержал, сморщился как от изжоги и, вскинув пальцы, словно ракеты к бою, смачно сплюнул Русинскому прямо под ноги.

- Че, лошарик позорный, зверюга ментовская, зыришь на меня? - с надрывным шипением вопросил он и сморщил гусиную кожу в глумливой ухмылке. - Корешок твой, да? Самое место под нарами Петюне твоему, по-ал? Пе-тю-ю-юня!

Он вытянул губы в трубочку и разразился булькающим смехом.

- Тварь… - прошептал Русинский и двинулся к гопнику. Тот вскочил со стула, и не приходя в сознание Русинский нанес ему прицельный удар правой в подбородок. Гопник сковырнулся на кровать, грохнулся лбом о стену и клюнул носом в пол. Шапка отлетела в сторону.

Гопник вскочил на ноги, смазал с лица ухмылку и голосом Тони заголосил:

- Ой ты поглядь-ко, поглядь, каков ухарь-то бравый!