Не забудьте выключить телевизор - [2]

Петр выбросил окурок, плеснул в рюмку водки и залпом выпил.

- Оставайся как знаешь. А меня Тоня пригласила. Пойду, мозги проветрю…

Русинский поднял правую руку, сжал ее в кулак и из последних сил сказал:

- Эрот не фраер. Он все видит.

Затем Петр ушел, а Русинский растянулся на кровати. Умостил ноги на железную спинку и открыл произведение, подло подаренное Каляиным. Тот знал, что Русинский покупает книги самостоятельно и шутки ради выбрал повесть об очередном подвиге партизана. Русинский открыл первую страницу и убедился, что главный герой просыпается с бодуна и что эту книжку он уже где-то видел - в день, когда впервые пришел в РОВД.

Пророчества Каляина показались Русинскому забавными, в стиле Оруэлла, но воспринять их всерьез он не мог. Во-первых, Каляин часто вещал катрены Нострадамуса, придавая лицу предынфарктную значительность. Во-вторых, Русинский быстро и фундаментально опьянел, и потому слова Каляина отнюдь не потрясли его. Ничто не мешало ему уснуть, и он уснул.

И вот наступило утро, бессмысленное и беспощадное. Русинский вскочил в шесть часов под бравурные звуки радио, хотя намеревался выспаться как следует. Теперь, нахохлившись, он сидел на кухне, прихлебывал чай и курил сигарету “Родопы”. В эту заревую хмурь его не покидало тревожное предчувствие. Глядя на серые бруски общаг за окном, Русинский чувствовал, что в нем поднимается неудовлетворенность еще не прожитым днем. Его жизнь давно разменялась на такие дни; погода не имела значения. Впереди - еще одни сутки, судя по всему, вполне обыкновенные. Чем не день отпуска? С той лишь разницей, что он находится отнюдь не в Сочи, и других вариантов у него нет.

Слова Каляина всплыли в его похмельно-тихой голове. Русинский хотел было отмахнуться от них, но не смог. Он закрыл глаза. Пророчества Петра уже захватили его, сцепляли факты, посылали запросы в архив личного опыта, и вот в пространстве ума возникла некая точка, вокруг которой началось вращение. Русинский закачался. Вдруг что-то толкнуло его вперед, как будто стул под ним подломился, и он внезапно понял, что Каляин прав.

Заметим, что работа в милиции не оставила иллюзий в нашем герое, а память о вчерашней пьянке и предшествовавших ей событиях ступила в его ум железной пятой, и в это пасмурное утро его вера в коллективный разум подломилась будто тонкий лед - резко и почти неуловимо. Глядя в окно, Русинский размышлял с пронзительной ясностью, так, что слова уже почти ничего не выражали, ибо все главное таилось в глубине: “Да, все складывается… Одно к одному… Сначала Египет, потом Вавилон, Карфаген, Рим, Орда, Россия, Рейх… Скверна имперская… Беспокойство, жестокость… гордыня… Все рухнуло. Рухнет и страна советов, рухнут и Штаты… Что толку?.. Что я делаю здесь?… Дурики снова бегут с кусочками дерьма в зубах, и продолжают строить этот муравейник. Никто не может их остановить. Бессмысленно… Е мое, как все бессмысленно…”

Тоска поплыла мутной волной. Собравшись с силами, Русинский выпрямил спину, смял пальцами фильтр и щелчком отправил его в форточку.

- Все, подъем! - сказал он громко и отчетливо. - Вперед! На помывку.

Эта идея взбодрила его. По давней договоренности он посещал вторую бывшую жену, учительницу по имени Роксолана, женщину образованную, чувствительную и с хорошей фигурой. Они расстались друзьями - наверное потому, что сейчас, как прежде, обладали схожими интересами, или по той причине, что Русинский оставил ей свою квартиру со всем барахлом. Так или иначе, Русинскому стало проще. Нарисовалась полезная и вполне осуществимая цель, и кто знает, не добьется ли он большего?

L’ETE INDIEN

8:30 м.в.

Речной пляж все еще был схвачен лапами снега, но снег проваливался в пустоту, становился ненадежным. Апрельский ветер врывался в окно и надувал золотистые шторы. В воздухе пахло весной. Русинский лежал на диване и смотрел телевизор. Только что он вышел из ванной и еще благоухал болгарским шампунем “Рила”. Его экс хлопотала на кухне.

Кряжистый и сдержанный в красках, хоть и не всегда правдивый, “Рубин” все еще работал; звук, однако, был похищен неполадками. Шесть лет назад, сразу после свадьбы, они взяли его в прокат, потому что так было спокойнее - одно из первых поколений цветных телевиженов ломалось безбожно, зато чинили его с редкой для СССР пунктуальностью. На беременном экране показывали нового генсека, чьи очки в тонкой металлической оправе настораживали.

Несмотря на отдаленное тревожное предчувствие, Русинскому было легко. И еще легче от мысли, что он ничем не обязан рыжей бестии с гордой шеей и умным взглядом, готовившей ему, изрядно прогревшемуся, ужин.

- Лана, я закурю? - крикнул он в сторону кухни.

- Да ладно, - послышался ответ. - Приходишь раз в пятилетку…

- Ты еще не бросила? - спросил Русинский потише, вытаскивая пачку сигарет их кармана джинсов и прикидывая в уме, не испортит ли аромат родопский настроение его экс.

- Бросаю, - печально ответила экс. - Думала бросить вместе с тобой. Ну, в смысле… Там на тумбочке за вазой лежит пара штук Мальборо. Оно кишиневское, но все лучше твоей болгарщины. Одну возьми.

Русинский не терпел упрашиваний, потому ловко дотянулся до тумбочки, взял сигарету и щелкнул зажигалкой. Этот лайтер - настоящую Zippo - он купил за 20 настоящих долларов у Толика Бея, официанта из гостиницы “Интурист”. Не исключно, что Толик скоммуниздил зажигалку у кого-нибудь из посетителей, но Русинский на стал разводить его по ментовским понятиям и купил честно, как лох. Он любил качественные мелочи.