Не забудьте выключить телевизор - [7]

УТРЕННЯЯ ПОЧТА

22.IV.1986 года. 5:25 м.в.

Русинский просыпался мучительно и долго. Тошнота подкатывала к горлу и отступала, отчего казалось, что он взлетает на волнах в душной каюте. Лежа с открытыми глазами, он пытался вспомнить, что же такое страшное случилось с ним вчера. Ничего не вспомнив, он поднялся и, сшибая плечами мелкие предметы, на заплетающихся ногах отправился в ванную.

Над рукомойником он вспомнил все. Бросив кран открытым, он вбежал в Тонину комнату. Петр сидел на полу не шелохнувшись и все так же смотрел перед собой. Мертвое тело исчезло. Кровь впиталась в бордовый коврик - по крайней мере, он не нашел ни малейшего признака крови.

На лице Петра за ночь успела отрасти щетина. Русинский потрепал его по макушке, присел на кровать и закурил, но сигарета пропускала слишком много воздуха сквозь рваный обод перед фильтром. Русинский сидел на месте, с отделившейся от фильтра сигаретой. По щекотанию возле губ он понял, что плачет.

***

- Семен, извини. Это Русинский. Можно к тебе?

- С Тонькой поцапался?

- Вроде того. Поговорить надо.

Семен захрипел, откашлялся. Видимо, смотрел на часы.

- Приходь…

Русинский положил трубку телефона. Из каптерки в дальнем углу холла донесся скрип кровати.

- Иванна Сергеевна, дело есть, - крикнул Русинский.

Кровать породила надрывную какофонию скрипа. Раздались вздохи невыспавшейся шестидесятилетней женщины. Иванна Сергеевна вывалилась из своего убежища, поправляя на голове сбившийся платок из цветастой линялой шали.

- Чего тебе?

- Там человеку плохо, - сказал Русинский. - Я скорую вызвал, так вы покажите им, куда идти.

- К тебе, что ли?

- К Антонине. В триста первую. Спасибо.

И энергично сбежав по лестнице общаговского холла, Русинский оборвал дальнейшие вопросы.

На улице было холодно, но не так погано, как казалось из окна. Семен, товарищ Русинского по РОВД, жил в сотне метров от общаги в панельной пятиэтажке, известной своей щелью, что пронзила стену дома год назад (было землетрясение, шесть баллов) и с тех пор оставалась нетронутой словно памятник стихие. В теплом подъезде висел запах тушеной капусты. От резкой смены температур Русинский вздрогнул.

Семен курил, сморщившись как спекшийся помидор. На кухонном столе вразброс лежали кассеты с Высоцким, но из магнитофона доносился “Modern Talking”. По всей видимости, запись была сделана с телевизора.

Электрическая плита разогревала воду в трескучем, каэспэшного вида чайнике. Русинский вздохнул и примостился за стол, от которого пахло несвежей тряпкой даже в шесть часов утра. Семен косился на чайник взглядом невыносимо уставшего, но сохранившего бдительность человека.

- Извини, что вот так, - сказал Русинский. - Ни свет ни заря.

- Да ничего, старик. Моя к своим уехала. Бессонница у меня, один хрен. - Семен почесал себе грудь, захватывая толстыми пальцами майку. - К тому ж я в отпуске нонче. Отдыхаю…

- А чего так жестоко? В апреле?

- Да наш майор взбесился после твоего ухода. Орет, мол, десять висяков на отделе, раньше такого не было, ляля-тополя. Хорошо, что вообще отпустили. Блинаускас, вон, получил такие висяки… Звездаускас его отпуску. Не-а, не уйдет…

Обычно сморщенное лицо Семена сморщилось по-особому, из чего ясно было видно, что Блинаускас обязательно сгорит, но не на Рижском взморье, а на работе.

- Не знаю, как тебе сказать. - сомневаясь в выборе слов, но не в целесообразности разговора, начал Русинский. Семен резко повернулся к плите своим грузным корпусом и, сняв чайник, поставил его в дальнюю часть стола. Русинский закашлялся. С ним так всегда бывало, когда не стоило начинать разговор - собеседника отвлекало нечто, будто некие силы удерживали Русинского от вредного поступка. Однако в этот момент кровь хлынула ему голову; Русинский понял, что не сможет остановиться.

- Семен, тут непонятки происходят какие-то. Мистика.

Семен кивнул и снова сморщился по-особому, дополнительно, как бы говоря, что вообще-то по мистике он не мастак, но мало ли чего случается.

- Люди теряют разум, - сдержанно продолжал Русинский. - Нет, я не образно говорю. Все вполне конкретно… Помнишь этих… даунов? Которых зимой нашли? Ну, которые на улицах валялись, и ни слова не могли связать? А ведь они когда-то приличные люди были. Один - доктор наук. Только вдруг стали как овощи. Не думаю, что это белая горячка. Что-то другое.

- Хрен его знает, - вновь почесал грудь Семен. - Вон, сколько случаев: был с вечера нормальный, а днем старушку зарубил.

- Нет, я не о том. Тут что-то не так. Ты помнишь Петьку?

- А, этот твой одноклассник? На дне рожденья?

Семен замер.

- Такая же фигня. Как только ты ушел.

Почувствовав внимание, хоть и тяжелое, с трудом пробивающееся сквозь многослойную усталость и безразличие, но все же явное, Русинский ощутил натиск вдохновения и смаху передал события последних часов.

Озадаченный, Семен встал и разлил чай по стаканам. Он заваривал по-монгольски, в чайнике, кипятил несколько минут и использовал самый паршивый прессованный чай, какой только знал Русинский; напиток всегда получался зверским, звериным, после которого Русинского всегда тянуло на подвиги, чего не скажешь о водке, навевашей на него дремоту. Семен шумно прихлебнул. Отдельная чайная морщина, словно мотострелковая рота, пересекла карту его лица.