Не упыри - [8]

Так отец добрался до родного дома.

Мы были еще совсем маленькие, но понимали, что надо крепко держать язык за зубами, чтобы с папой не случилась беда. Но в конце концов кто-то или заметил его, или догадался, что он вернулся, и в скором времени полицай привел в нашу хату немцев. Папа едва успел махнуть по лестнице на чердак. Немцы осмотрели хату и никого не нашли. А полицай сказал, что если отец и в самом деле здесь, и его поймают, то всех нас, и детей, и взрослых, расстреляют вместе с ним.

Потом немец полез наверх по лестнице. Мать замерла в оцепенении, и я увидела, как под ней на полу появилась лужица. На чердаке было совершенно пусто, но папа нашел небольшой снопик конопли и присел, держа коноплю перед собой. Немец поднялся, посветил фонариком. По сей день не знаю, на самом ли деле он не заметил отца или пожалел детей, ведь спрятаться за этим снопиком было невозможно. Спустившись, он махнул рукой: «Пошли отсюда», и они оба подались из хаты, а мать упала перед образами на колени и залилась слезами.

Всего через несколько дней село освободили, мы снова провожали отца на фронт.

Помню, как поспешно отступали немцы. Просыпаемся ночью от страшного грохота и шума.

– Что это? – спрашиваю испуганно.

– Немцы отступают, – радостно говорит мама.

После этого нам пришлось еще три дня сидеть в укрытии, потому что немцы поснимали провода на столбах и начали подрывать склады бомб на своем аэродроме, который располагался за селом. Это был сентябрь сорок третьего года.

Молитвы наши дошли до Бога, и папа, контуженый, раненый, но живой вернулся домой. Матери он привез пестрое платье, а мне – вискозный платок и кофточку в красный и белый цветочек с короткими рукавчиками.

В школу я пошла в сорок четвертом, когда еще продолжалась кровопролитная война. Надеть мне было нечего, но Тетя пошила мне платье из небеленого полотна. Потом его покрасили в красный цвет. Сколько же было радости! Как мне завидовали мои младшие!

В школу я шла, не зная ни единой буквы, не умея считать. Но какая была жажда знаний! Классы оказались переполненными, в каждом по сорок и больше учеников. Среди нас было много переростков, потому что во время оккупации школа не работала. За старыми партами приходилось сидеть по трое. Даже чернил не было – мы сами их делали из ягод бузины или сока красной свеклы. Тетрадей тоже никаких, поэтому писали мы где придется: между строчками старых газет, на каких-то лоскутках бумаги. Тут и пригодились канцелярские книги – те, что отец прислал с фронта.

А мы в это время пели про Сталина, и в книге для чтения на первой странице был портрет Ленина, а на второй – Сталин. Под портретом красовалась подпись: «Спасибо Сталину за наше счастливое детство». На уроках разучивали:

С песней о Сталине

Встанем на заре.

Лучших не придумано

Песен на земле.

Или такую песню:

От края до края, по горным вершинам,

Где горный орел совершает полет,

О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ.

И мы искренне верили, что Сталин заботится о нас, детях, как родной отец. Поэтому перед праздниками Октябрьской революции, Первого мая и Днем Победы старшие мальчики шли в лес и приносили оттуда барвинок и вечнозеленый плющ, а девочки плели из них венки и гирлянды, делали цветы из бумаги, прикрепляли к венкам и украшали портреты Ленина и Сталина.

На весь класс имелась одна керосиновая лампа, поэтому было плохо видно, особенно зимой. Но я очень старалась и училась на отлично. На всю жизнь я запомнила свою первую учительницу Надежду Ивановну: молодую, очень красивую, с длинной черной косой, которую она иногда укладывала венком на голове. Для меня она сразу же стала идеалом, потому что держалась с необыкновенным достоинством и была доброй. С первого класса мне хотелось стать учительницей, как она.

Когда наступила зима, стало холодно, и мне решили сшить теплые рейтузы или штаны, чтобы было в чем ходить в школу. Но ткани не было никакой, и Тетя сострочила мне их из старого рваного одеяла. Резинки, чтобы штаны не сползали, тоже не нашлось, и Тетя пришила к штанам одну подтяжку. Они оказались страшно колючими и совсем не нравились мне. Каждое утро маме приходилось будить меня пораньше, чтобы заставить их надеть.

– Доченька, надо надевать штаны, – говорила мать, – иначе замерзнешь.

– Не буду! – сразу начинала плакать я. – Они кусаются!

– Надо, иначе застудишься, – уговаривала мать.

– И пусть, пусть! – вопила я. – Пусть простужусь, но не буду их носить!

– Заболеешь!

– Ну и что?! – не унималась я.

– И не сможешь ходить в школу.

– Как это? – я тут же прекращала всхлипывать.

– А вот так! Будешь больная на печи лежать, пока не выздоровеешь, а другие детки будут в это время в школу ходить.

– А мое место никто не займет? – размазывая слезы по лицу, спрашивала я маму.

– Кто знает! Придет какой-нибудь новичок в класс, где ж ему сидеть?

Штаны колючие, но очень хочется в школу! Вздыхая, я натягиваю их, а на следующее утро все начинается сначала.

Из плащ-палатки Тетя пошила мне пальто. А чтоб оно было теплее, вместо ваты за подкладку набили пакли. Кроме того, мне сшили бурки. Теперь зимними вечерами при свете коптилки (когда я уже научилась читать) мама и Тетя пряли, а я читала вслух. Все притихнут, а я читаю «Муму» Тургенева. Но больше всего нам нравилась сказка про Серую Шейку: о том, как ее ранили, и она не смогла улететь вместе со всеми в теплые края. Читаю и плачу, а вместе со мной плачут все в хате. Наверно, поэтому я на всю жизнь полюбила животных, и до сих пор не могу зарезать даже курицу.