Не ум.ru - [99]
Киса, она же Аврора, облюбует какой-то другой подоконник. Смрад от окурков придётся ей не по нраву. Я перестану ее видеть, подниматься выше третьего этажа у меня нет повода. Если только верхние соседи затопят. Но тогда скорее им ко мне бегать придётся. Мне-то чего у них высматривать?
Тем не менее, открывая квартиру, я буду привычно зорко оглядывать территорию и особо внимательно смотреть под ноги. Пусть хомяк, как повсеместно принято у обитателей клеток, всегда в большей безопасности, чем мы снаружи. Да и клетку я переставлю так, что ее практически невозможно будет свалить со стола.
Лампа? Изуродовать ее еще больше, чем уже… состоялось, – совсем нереально. Разве что добить окончательно. Но, чувствую, она это примет как акт милосердия. А мы милосердны, но и лампа нужна.
Будильник? Сам по себе, без клетки и лампы, он, конечно же, по-прежнему представляет определённый интерес. Определённый. И в альянсе с ними – тоже. Но… Остановится, утомлённый походом, который у будильников жизнь и есть. Окончательно и бесповоротно. Будто кто приказал: «Стой. Твоё время пришло». С каждым так однажды поступят. Заглохнет его нехитрый движок, сколько его ни запускай. Напугает меня до полусмерти. Я даже давление измерю и кровь сдам на анализ всего, что в кровях ищут, – так связаны мы с ним по жизни. Но все обойдётся. Правда, только с кровью. Медсестра понимающе похихикает над моей просьбой не пересылать результаты анализа мне на службу. Сама, видимо, балуется травой или чем-то пожёстче, но не настолько, чтобы рискнуть работой. А я бы рискнул, не очень работа: старичье нудное, дети проблемные, увечная юность, говённая зрелость, сверстники… О них, о сверстниках вообще думать неприятно. Но по-любому женщина с пониманием. Это ее выделяет. Правда, больно страшна, мне столько не выпить. Однако правда – я ведь правда подумал о правде? – нынче зависима… Мне не перечислить – от чего, и уж тем более не вписаться в зависимость. Проще выписаться: выпью больше, чем «столько не выпить». Взломаю границы. Удовольствие промоет, как в ручье промывают…
«Что промывают в ручьях?»
«Откуда я знаю. Золото. Это не обо мне».
Так всё вернётся на круги своя.
Вот только второго «Тик-так, киса, бума» в моем доме уже никогда не удастся устроить. Буду настороже. Не доверяю кошкам.
Фотографию памятной надписи на подоконнике я через неделю-другую забуду неизвестно где вместе с телефоном. Вспомню Кимыча – кого еще? – он бы утешил меня по-восточному мудро:
– Может, уже завяжешь? Сопьёшься ведь, русский.
Я уловлю ключевое слово, но не услышу.
Мешки с цементом так и будут валяться под лестницей. Сосед-дачник поначалу пометит их крестиками, потом углубится и пронумерует. Позже закроет плотной непрозрачной плёнкой. Как-то раз совсем поздним вечером я застану его за пересчётом и непонятно зачем спрошу: под какими номерами мои два? Похоже, что после этого мы никогда не помиримся.
Цемент строители вывезут ровно в тот день, когда сосед, истерзав себя и соседей, всё же пробудит в гараже от зимний спячки свою колымагу. Увы, его плёнка, заботливо прикрывавшая добычу, исчезнет вместе с мешками. И я пойму, что окончательно и невозвратно утратил способность сочувствовать.
Вот так всё и сложится. Киношно. Можно было бы заработать на сценарии. Но вставать на ночь глядя и записывать я не буду.
С этой мыслью пересиливаю себя и отворачиваюсь от хомяка к стене. Иначе не усну, всю ночь проваляюсь в переживаниях. А выспаться очень надо, давно пора.
Напоследок представляю себе, как невидимая рука наклоняет небо, будто сковороду, и из нее сыплются яркие звезды.
На сей раз я готов, не оплошаю. Я успеваю загадать желание, душой выкрикиваю его, чтобы никто не подслушал: «Все-го-хо-чу!!!» Если исполнится, то поживу как человек, который может быть и звучит не очень гордо, но ему, черт возьми, ах как хорошо!
Всё. Теперь спать.
В понедельник просыпаюсь от того, что молчит мой старый будильник. Тревожно молчит. Никакого «Тик-Так…». А мне так просто страшно. В груди сразу забухало: «Тук… Тук… Тук, тук, тук». Как поезд оставляет станцию, только поезда так быстро не разгоняются. Проспать мне нельзя.
«Наручные смотри…»
«Твою в душу… Куда я их положил? Попить».
«Потом попьешь. Уф-ф, вот они. Нет, вроде бы не погиб».
«Не зарекайся. Еще в порядок себя приводить».
«В беспорядке сойду».
«Попить».
Вторую неделю на службе циркулируют слухи о грядущем сокращении. Причем нешуточном. Так американцы в августе сорок пятого «сократили» Хиросиму и Нагасаки. Прости, Япония, мне эту вольность. Предупредили уже, что начнут со «стариков» и разгильдяев, а мы с Кимычем в обеих командах в основном составе. Правда, я больше его разгильдяй, потому что ростом намного выше и из-за этого все время на виду. «Прошмыгнуть» – вообще не мой глагол. По жизни. И как следствие, совсем не мое действие.
Щелкаю выключателем скособоченной лампы – стрелки будильника подняты на без десяти два, там и замерли. Сдался, дохлятина, стрелки вверх, такого уже не накажешь, если мало-мальски соблюдать приличия. Еще раз тянусь к наручным, уже догадываясь, что запаниковал преждевременно – за окном темень кромешная, густая, плотная, не утренняя. И Хомячура на включённый свет не реагирует, нет его на привычной позиции «Подайте оголодавшему хомяку!». Дрыхнет, животное. Так и есть, пять сорок пять. Надо бы к часовщику заглянуть, часовая стрелка что-то в бега ударилась, сразу и не поймёшь: то ли пять, то ли шесть…Час десять еще запросто поспать можно. Было бы можно. В тот же миг на свет вырывается понимание, что скорее всего я уже не засну. И тогда день по вине недосыпа сложится трудным и утомительно бесконечным. Гадко сложится. Уже принялся гадко складываться. Лиха беда начало.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.