Не ум.ru - [27]

Шрифт
Интервал

– Лет хомяку сколько? – спросил я у мужика.

Словно пробегом поинтересовался. На самом же деле я внутренне принялся выстраивать мотив для признания цены «без сдачи», стихийно и непоправимо образовавшейся, пусть неправильной, но по большому счету вполне допустимой. Конечно, хомяк обходился мне, прямо скажем, дороговато, но и кривить душой не буду, не скажу, что вовсе не по карману. В то же время слишком большое облегчение выходило карману. Вот такие мы, люди и карманы, разные. Что людям хорошо, то карманам… А кролик… Что кролик? Кролик вообще ни с одной стороны не вписывался в план моего бытия. Пусть и снизошел бы кролековод до блаженного доверия в честность хомякозаводчика. Разве что рагу из крольчатины? Но я про такое только читать умею. Готовить – нет. На готовку пришлось бы звать кого-нибудь опытного, искушенного. А у меня, как назло, ни одного живодера в знакомых. Да и жертвовать половиной порции я был не готов.

Попросту говоря, от животного, уже нареченного Мамукой, отступиться мне было никак невозможно.

– Лет, говорю, сколько? – повторил я вопрос.

– Совсем молодой еще, никакой седины в подмышках, – споро нашелся мужик.

И сделка была скреплена передачей товара. Понятное дело, что без заныканной продавцом сдачи.

«Добро пожаловать в мой личный санкционный список, ты, сволочь вертлявая», – пожелал я ему мысленно на прощание, уклоняясь от грязнорукого рукопожатия. Тут же подумал вскользь, но с тоской, что единственное, чем я могу продавца наказать, так это оставить как есть орфографические ошибки, опечатки и «дебилизмы» в тексте, который тот вознамерился бы опубликовать в издательстве, где я служил. Но вот незадача. Для этого вороватый субъект должен был бы как минимум облагородить или унизить бумагу какой-нибудь мыслью. Я же сомневался, что этот чувак вообще умеет писать, что не могло исключить у него наличия кандидатской, а то и докторской степени. Впрочем, это не интересно. Скучно даже. Вероятность нового пересечения наших путей была равноценна статистической погрешности. В мой санкционный список продавец хомяка был внесен под шестьсот пятьдесят вторым номером. Безымянным крестом. В тот день мне была созвучно именно это число. Зачитал про себя как по писаному «шестьсот пятьдесят второй» и забыл. Вот Трамп – тот все помнит! Он, как и я, наверняка усвоил с пяток имен моих соотечественников-инопланетян, прикинувшихся законодателями, шампанским чествовавших избрание заокеанского брата по разуму. Причем того гуманоида однажды могут исхитриться турнуть пинком под жопу, а наших – нет. Наших никто не тронет, потому что… Потому что про «не тронь» все помнят. И свято чтут в угоду обонянию.

Может, за это депутаты втайне и выпивали, а Трампом прикрылись, потому что прямота сегодня не в моде и вообще, случается, наказуема. А что? Я в такой замысел верю. Наверное, потому что не Станиславский. Правда, им я быть не могу по определению: место занято.

«Список важнее той кары, что он сулит», – заключил я весьма в духе времени и родных информационных наносов.

Добровольное сближение с темами власти подействовало на меня успокаивающе. Увы, только на первое время. Всю дорогу домой мне не давали покоя два вопроса: почему было не разменять деньги самому и как связана седина в подмышках с определением возраста. Конечно, напугать хомяка могли, вот бы и поседел. В детстве. И в подмышках. А душой и телом оставался бы молод. А мой Мамука мог сто лет протянуть без стрессов… И почему, твою мать, именно в подмышках? Не в паху? Не вокруг глаз?

Интернет надо мной ржал чуть ли не до падения Всемирной Сети.

Мне бы, наверное, следовало промолчать, что хомяк оказался Закавказской породы. Из целого комплекса совершенно лишних, на первый взгляд, соображений. Это об умолчаниях «на всякий пожарный». Но кто скажет наверняка, что нынче лишнее, а что самое «лыко в строку». (Или «бревно в глаз»? Совсем не уверен, что бревно легло в тему, но так просилось!) А пусть и скажет кто и затвердит, что это наверняка, «зуб за два!» – вы поверите? Кому? Родне? Эти в моей истории – последние бойцы, кому жизнь доверю. Себе верю, так что запоминайте: все сказанное про породу Мамуки – истинная правда.


Сначала я подумал о продавце, просветившем меня насчет породы животного, что он, чего доброго, телепат. Или оказался, жучила, свидетелем скандала, который я учинил днем раньше. Того самого, на Черемушкинском рынке, я уже рассказывал. Скандала, увы, так и не переросшего в дебош. Скандальеза вышла, а не скандал.

Девчонка со мной сто лет назад в музыкальную школу ходила, так она в голос разревелась, когда всему классу задали на дом сонату разучивать, а ей сонатину. Чувствовала себя обманутой, получив явную, на слух, неполноценку. Недоделок. Присел маэстро к роялю покорить человечество сонатой, ан нет, не задалось. Сонатина. Выше талант не вознесся. Так мы расценивали в детстве великое. Расчленяли как тушу. Но без боли и крови, эстетски. Все-таки музыкальная школа. Знание нот обязывало.

Возможно, до сих пор дурашка педагога с ненавистью вспоминает. А за что – уже и не помнит. Хорошо, когда есть на кого жизнь поломанную списать. Сонатина, работенка, женушка, муженек, дачка… А вот детки, говорит, радуют. Мы с ней в прошлом месяце в метро две остановки вместе проехали. Она меня в толпе признала, я ее нет. Точнее, не сразу. Это, надо понимать, для меня «плюс» или для нее? По большому счету мне все равно: я «плюсы» не продаю и не покупаю, но хочется думать, что для меня – меньше переменился. Мило поболтали о том о сем, ни о чем друг для друга. И славно, потому что еще раз можем встретиться, хочется, чтобы в радость или хотя бы без паникерских позывов укрыться за чьей-нибудь спиной. Наверное, я драматизирую: нет у нас таких общих воспоминаний, чтобы круги вокруг нарезать. Возможно, что никаких уже не осталось – смыли краски с холста, там-сям зацепилась цветная сопелька за нитку… Но береженого бог бережет.


Рекомендуем почитать
Тополиный пух: Послевоенная повесть

Очень просты эти понятия — честность, порядочность, доброта. Но далеко не проста и не пряма дорога к ним. Сереже Тимофееву, герою повести Л. Николаева, придется преодолеть немало ошибок, заблуждений, срывов, прежде чем честность, и порядочность, и доброта станут чертами его характера. В повести воссоздаются точная, увиденная глазами московского мальчишки атмосфера, быт послевоенной столицы.


Синдром веселья Плуготаренко

Эта книга о воинах-афганцах. О тех из них, которые домой вернулись инвалидами. О непростых, порой трагических судьбах.


Чёртовы свечи

В сборник вошли две повести и рассказы. Приключения, детективы, фантастика, сказки — всё это стало для автора не просто жанрами литературы. У него такая судьба, такая жизнь, в которой трудно отделить правду от выдумки. Детство, проведённое в военных городках, «чемоданная жизнь» с её постоянными переездами с тёплой Украины на Чукотку, в Сибирь и снова армия, студенчество с летними экспедициями в тайгу, хождения по монастырям и удовольствие от занятия единоборствами, аспирантура и журналистика — сформировали его характер и стали источниками для его произведений.


Ловля ветра, или Поиск большой любви

Книга «Ловля ветра, или Поиск большой любви» состоит из рассказов и коротких эссе. Все они о современниках, людях, которые встречаются нам каждый день — соседях, сослуживцах, попутчиках. Объединяет их то, что автор назвала «поиском большой любви» — это огромное желание быть счастливыми, любимыми, напоенными светом и радостью, как в ранней юности. Одних эти поиски уводят с пути истинного, а других к крепкой вере во Христа, приводят в храм. Но и здесь все непросто, ведь это только начало пути, но очевидно, что именно эта тернистая дорога как раз и ведет к искомой каждым большой любви. О трудностях на этом пути, о том, что мешает обрести радость — верный залог правильного развития христианина, его возрастания в вере — эта книга.


Годы бедствий

Действие повести происходит в период 2-й гражданской войны в Китае 1927-1936 гг. и нашествия японцев.


Полет кроншнепов

Молодой, но уже широко известный у себя на родине и за рубежом писатель, биолог по образованию, ставит в своих произведениях проблемы взаимоотношений человека с окружающим его миром природы и людей, рассказывает о судьбах научной интеллигенции в Нидерландах.