Не тычьте в меня этой штукой - [42]
Я снова перевел взор на статуи. Там имелась отличная копия Венеры Каллипиги[149], на чьих прохладных мраморных ягодицах взор мой задержался с благодарностью. Решившись больше не суетиться, я настолько в этом преуспел, что мои натертые солнцем веки начали никнуть сами собой.
– Вас мучает жажда? – спросила вдруг древняя дама.
– Э? О, ну, э-э…
– Тогда почему вы не позвоните служанке?
Ей, суке старой, чертовски хорошо было известно, почему я не звоню служанке. Но в конечном итоге я позвонил, и возникла статная девка в одной из таких блузочек – ну, знаете, на шнурочке, на вытяжном тросе – с высоким стаканом чего-то вкусного.
Прежде чем сделать первый глоток, я вежливо склонился к графине. Это тоже оказалось ошибкой – она одарила меня взором василиска, будто я произнес: «Вздрогнем, дорогуша».
Тут мне пришло в голову назваться, и я назвался; это породило локальную оттепель. Явно это следовало сделать раньше.
– Я теща мистера Крампфа, – ни с того ни с сего сказала она, и безжизненный голос вкупе с бесстрастным лицом лучше прочего передали все ее презрение к людям, носящим фамилию Крампф. Да вообще-то и к тем, кто носит фамилию Маккабрей.
– Вот как, – произнес я лишь с легким намеком на вежливый скептицизм в голосе.
Какое-то время ничего не происходило, помимо того, что я опорожнил высокий стакан чего-то вкусного и собрал в кулак все свое мужество, чтобы позвонить и попросить добавки. Старуха уже записала меня в отребье человечества; с таким же успехом может считать меня пьянчугой.
Позднее в патио прокрался босоногий пеон и побурчал ей что-то на грубом испанском, после чего укрался куда-то снова. Через некоторое время старуха произнесла:
– Уже вернулась моя дочь и желает вас видеть, – и беспрекословно прикрыла пергаментные веки. Меня выставили. Покидая патио, я отчетливо услышал ее голос: – У вас будет время совокупиться с ней разок до ужина, если не будете тянуть резину. – Я замер, точно в спину мне выстрелили. Ч. Маккабрей нечасто не способен найти нужные слова, но в тот момент слов-таки не нашлось. Не открывая глаз, старуха продолжала: – Ее муж не будет возражать, ему плевать на это занятие.
Яснее не стало. Я оставил ее последнюю реплику колыхаться в воздухе, а сам уполз прочь. При входе в дом меня аккуратно перехватила служанка и провела в небольшой покой на первом этаже, весь затканный гобеленами. Я утоп в великолепнейшей софе, что себе только можно вообразить, и попробовал разобраться: то ли у меня солнечный удар, то ли старуха тут – фамильная безумица.
Вас не удивит, мой проницательный читатель, что, когда гобелены раздвинулись, в комнату вступила та самая дева, которую я уже лицезрел верхом на жеребце. Я же, однако, сильно удивился, ибо когда мы с миссис Крампф в последний раз встречались – в Лондоне двумя годами ранее, – она была отвратительной старой кошелкой в рыжем парике и весила стоунов шестнадцать[150]. Никто не предупредил меня, что существует модель поновее.
Вернув на место глаза, вылезшие из орбит, будто колышки для шляп в часовне, я начал было подниматься на ноги, но вышла полная чепуха: ноги у меня, знаете ли, коротковаты, а софа была глубока. Наконец выпрямившись – и довольно-таки разозлившись, – я увидел, что на лице у девушки – такая гримаса, кою иначе как Издевательской Усмешкой и не назовешь. Легко было вообразить у нее в Жемчужных Зубах алую, алую розу.
– Если назовете меня «амиго», – рявкнул я, – я заору.
Девушка воздела бровь, оформленную как чайкино крыло, и улыбка покинула ее лицо.
– Но у меня и не было намерения так… э-э… дерзить, мистер Маккабрей, да и попугайничать за этими мексиканскими дикарями я не желаю. Наряд pistolero valiente[151] – причуда моего чокнутого супруга… – она изумительно брезгливо вправляла в свою речь американские словечки, – …а пистолеты как-то связаны с комплексом кастрации: мне совершенно не хочется этого понимать, и меня не интересуют ни доктор Фройд, ни его грязный умишко.
Я уже определил ее – венская еврейка. Они самые прелестные женщины в мире и самые умные. Я подтянулся.
– Простите меня, – сказал я. – Прошу вас – давайте начнем заново. Моя фамилия Маккабрей. – Я щелкнул каблуками и склонился над ее рукой; у нее были длинные и красивые пальцы, свойственные ее расе, – и твердые, как гвозди.
– Меня зовут Иоанна. Мою фамилию в замужестве вы знаете. – У меня сложилось впечатление, что она старается произносить ее как можно реже. Жестом девушка снова усадила меня на софу – все жесты ее были прекрасны, – а сама встала рядом, слегка расставив ноги. Глядеть на нее из глубин этого проклятого дивана было неловко; опустив взгляд, я понял, что смотрю на ее затянутую в джинсы промежность в каких-то четырнадцати дюймах от моего носа. (Четырнадцать я использую в борхесовском смысле, разумеется[152].)
– Красивые у вас пистолеты, – в отчаянии вымолвил я. Иоанна как-то поразительно быстро и запутанно взмахнула правой рукой – и словно бы в тот же миг рукоять от Тиффани оказалась в шести дюймах от моего носа. Я с почтением принял оружие – послушайте, но в драгунском «кольте» больше фута длины и весит он больше четырех фунтов: если вы никогда не держали его в руках, вы даже понять не способны, какая сила и умение нужны для того, чтобы эдак небрежно его выхватывать. Эта юная женщина устрашала.
