Не тычьте в меня этой штукой - [41]

От шляпы до подков она, вероятно, стоила целое состояние – мне тут же явилось множество новых способов применения богатства, – причем все это не считая, собственно, ее великолепной персоны, которая выглядела еще ценнее. Я, как вы наверняка уже догадались, не особенно интересуюсь банальным сексом, особенно с женщинами, но видение это недвусмысленно всколыхнуло мою вохкую плоть. Шелковая блуза клеилась к ее совершенным формам нежным потом, «ливайсы» отнюдь не скрывали собою тазобедренных наслаждений. У нее была идеальная круглая и твердая попка наездницы – но не массивная ширь барышни, севшей верхом в слишком юном возрасте.

Я выбрался с другой стороны машины и обратился к девушке по-над капотом – всадницких навыков мне хватает на то, чтобы никогда не пытаться заводить дружбу с усталыми жеребцами в жаркие дни.

– Добрый день, – сказал я, предлагая тему для взаимного обсуждения.

Она окинула меня взглядом с ног до головы и обратно. Я втянул брюшко. Лицо мое выражало пустоту, на какую я был в тот момент способен, но она знала, знала. Они, знаете ли, всегда знают.

– Привет, – ответила девушка. Я задохнулся.

– Не могли бы вы случайно подсказать мне дорогу на «Ранчо де Лос Сьете Долорес»? – поинтересовался я.

Ее вспухшие, будто изжаленные пчелами губы разомкнулись, белые зубки раздвинулись на волосок – вероятно, это означало подобие улыбки.

– Сколько стоит это старое авто? – спросила она.

– Боюсь, оно вообще-то не продается.

– А вы глупый. И слишком толстый. Но милый. – В голосе ее звучал оттенок иностранного акцента, но не мексиканского. Может, Вена, может, Будапешт. Я снова спросил дорогу. Она подняла рукоять красивого арапника к глазам и осмотрела горизонт на западе. В ручки таких арапников вправляют куски рога с просверленными дырками – они в здешнем климате полезнее телескопов. Впервые в жизни я начал понимать Захер-Мазоха[146].

– Езжайте вон туда, через пустоши, – показала девушка. – Ничем не хуже дороги. А дальше – по костям, когда доедете.

Я попробовал придумать еще одну тему для разговора, но что-то подсказывало мне: собеседница не из болтливых. Да и не успел я подыскать, чем бы ее задержать еще, она уже стегнула арапником под брюхом жеребца и растворилась в мерцающей невнятице пропеченных солнцем скал. Ну что ж, всех не завоюешь. «Повезло ее старому седлу», – подумал я.

Через двадцать минут я доехал до первых костей, о которых она говорила: у еле различимой тропы художественно расположился выбеленный скелет техасского лонгхорна. Затем еще один, и еще – пока я не добрался до огромных ворот в никуда. Сверху на обесцвеченной солнцем поперечине была укреплена огромная, раскрашенная в мексиканском духе резная вывеска с мучающейся Мадонной, а под нею болталась доска с выжженным клеймом этого ранчо – двумя испанскими монетками. Я не понял, шутка ли это, но решил, что если и шутка, то явно не мистера Крампфа.

За воротами дорога стала яснее, бизонова трава – гуще с каждым фарлонгом, и я уже различал ватаги конины, сбившиеся под тополями, – морганы, паломино, аппалузы и еще даже не знаю что. Время от времени к машине сзади и с боков ненароком пристраивались всадники, и когда я наконец подъехал к самой огромной асиенде, меня сопровождала добрая дюжина облаченных в чарро[147] бандитов. Все делали вид, будто меня здесь нет.

Дом был ошеломляюще прекрасен – сплошь белые колонны и портики, перед ним – лабиринты зеленых лужаек, фонтанов, патио, цветущих агав и юкк. Дверь гаража сама собой откатилась вверх, и я аккуратно вправил в нее «роллз», втиснувшись между «бугатти» и «кордом». Выйдя наружу с чемоданами в руках, я обнаружил, что бандитский конвой растворился, словно по неслышному приказу. На виду остался лишь один нагловатый малец. Он пропищал что-то по-испански, выхватил у меня багаж и ткнул в сторону тенистого патио, куда я и прошествовал манером элегантным, насколько позволяли мне мои измученные брюки.

Я устроился на мраморной скамье, роскошно потянулся и упокоил благодарный взор на скульптурной композиции, полускрытой под зеленой сенью. Одна статуя – более вытертая временем и непогодой, нежели остальные, – оказалась древней и неподвижной дамой. Сложив руки на коленях, она без любопытства взирала на меня. Я вскочил на ноги и поклонился – она принадлежала к тем особам, кому люди всегда бьют поклоны. Дама слегка склонила голову. Я засуетился. Это явно должна быть матушка Крампфа.

– Имею ли я честь обращаться к миссис Крампф? – наконец осведомился я.

– Нет, сударь, – отвечала она мне на безукоризненном английском превосходно вышколенной иностранки. – Вы обращаетесь к графине Греттхайм.

– Прошу прощения, – искренне извинился я, ибо кто из нас, не будучи Крампфом, согласился бы по собственной воле оказаться принятым за него? – А мистер и миссис Крампф дома? – спросил я далее.

– Не могу знать, – невозмутимо ответила дама. Тема была явно закрыта. Безмолвие растянулось за тот рубеж, на котором я бы осмелился его нарушить. Цель жизни этой дамы, по всей видимости, сводилась к тому, чтобы я ни за что не почувствовал себя комфортно, и она пребывала в отличной форме, будто в самый разгар сезона.