Не той стороною - [99]

Ленин умер.

В жизни рабочего коллектива завода почувствовалась осечка.

В течение двух-трех недель, следовавших за этим потрясающим событием, было не до личных дел, не до вопросов обычной заводской жизни. Коллектив рабочих и администрации мастерских жил теми же чувствами, какими жила вся Советская страна в это время. Машина жизни сделала перебой.

Когда прошла неделя траура по умершем вожде, сборы директора завода оказались оконченными. Приехал его преемник. Принял дела. Русаков также был готов к отъезду в Москву.

Оба они выехали.

* * *

В Москве за два слишком года многое переменилось.

Внешнюю общую перемену, сказывавшуюся в обогащении некоторой части населения, заметил еще Поляков, когда он возвратился в Москву, привезя сюда с собой Химу.

В первые же дни после приезда парень пошел рыскать по Москве в поисках работы, но в странствованиях по городу сошелся с одним приятелем, хватил в пивной хмельного и, возвращаясь домой, ввязался в скандал.

С первого же момента своего приезда в столицу он заметил, что на улицах появилось много шикарно одетых людей. Значит нэп воскрешал прежних бар, а это для необузданного монтера даже в трезвом его состоянии было ножом в сердце.

Теперь же, находясь «на взводе», он, как нарочно, натолкнулся в одном из театральных проездов на нэпманскую группу.

Это была чета Файманов с Фиррой и еще одной барышней. С ними был военный в кавалерийской форме, и Поляков подумал, что это военный специалист.

Военный вел под-ручку разнаряженную Фирру, а в другой руке держал за цепочку бежавшую перед ним болонку. Шествие возглавляла импозантная мадам Файман, раскрывавшая широкий путь на тротуаре всей остальной компании. Военный терялся в окружении этой группы, краснея перед публикой за то, что в угоду даме должен был няньчиться с ее собаченкой. Но это ответственное дело Фира навязала ему, вопреки всякому его желанию.

Он злился, однако, компании не оставлял.

Все, за исключением военного, держали в руках по яблоку и грызли их, аппетитно чавкая и бросая остатки на асфальт.

Полякова задела независимость этой группы. Он стоял на углу улицы и, увидев проходивших, вдруг выразил намерение прицепиться к ним и сейчас же провозгласил с чувством:

— Приятного аппетита-с, гражданки!.. Только по советским правилам — вы не той стороной идете! Перейдите-ка на ту сторону!

Понятно, что только хмельное воображение могло подсказать монтеру, что его заступничество за порядок уличного движения кому бы то ни было принесет пользу. Поляков решил заставить приведших его в возбуждение нэпманов подчиниться постановлениям советской власти: он последовал за группой и, не стесняясь присутствия в компании военного, обнаружил намерение схватить за руку Фирру.

Вся компания во главе с военным намеревалась прибавить шагу и уйти от пьяного, но эксцентричная Фирра решила иное.

— А мы вот, — обернулась она немедленно к монтеру, — позовем милиционера, чтобы хулигана, который ко всем лезет, посадить в комиссариат переночевать!

Поляков остолбенел, оглянул щегольские наряды Фирры и, забежав вперед, негодующе ткнул себя в грудь:

— Это кто?! Ты меня посадишь в комиссариат? Мамзель! Хе! Подними рубашку, покажи бабашку, а потом зови милицию, Красную армию и пожарных, чтобы с пожарной кишки продули тебе хвост… Пойдем в милицию!.. Ну! Пойдем в милицию!

— В милицию! В милицию! — взвизгнула Фирра. — Максим Васильевич, — дёрнула она за рукав военного, — обязательно в милицию! Не пойду никуда и ничего не хочу говорить, пока арестуют его. Я докажу, что хулиганам воли никто не даст. Поведемте его в милицию.

И военный, и родители, и рестра пробовали уговорить Фирру, чтобы поскорёй уйти от пьяного, но Фирра продолжала бесноваться, а так как монтер тоже стоял за путешествие в милицию, то, во избежание скандала на глазах публики, пришлось переменить направление. Все надулись и последовали за Фиррой к милиционеру, а затем оказались в комиссариате.

Но в комиссариате дело приняло неприятный для Полякова оборот.

Дежурный по комиссариату, выслушав объяснения компании и выяснив личность военного, предложил Полякову:

— Не имеете права, товарищ, скандалить. Спекулянты и спецы эти граждане или советские работники, но затрагивать их в пьяном виде и неприлично выражаться нельзя. Вы должны извиниться.

— Чтобы я извинился? Ха! Контрреволюцию развести хотите? А!

У Полякова хмель, как рукой сняло.

— Да, извинитесь, или вам придется отсидеть, товарищ. Никакой контрреволюции в ограждении; прохожих от оскорблений нет.

— Га, вот так порядочки! Рабочей чтобы, просил прощения у нэпачек и спеца!.. Га! Сколько же сидеть за то, что я выражался против них?

— До утра.

— А если я их обругаю понастоящему?

— Если будете скандалить в трезвом виде, то и на неделю изолируем.

— Га, на неделю! Таких граждан с собачками и гражданок вроде ёрш и майорш в семнадцатом году я сам ставил к стенке. Эти не попались мне. Но мы сведем еще счеты. На неделю? Так слушайте и тогда изолируйте. Спекулянты! Раздолбы! Каждого привяжу своими руками к столбу и обделаю со всех сторон, как тумбу! Гады!..

Поляков закатил такой словесный душ, что Фирра и мадам Файман шарахнулись к дверям.