Не той стороною - [93]

Пономарев весь этот день находился в пришибленном состоянии. Уничтожив ночью следы убийства, он заставил жену, после того как труп убитой был отнесен и зарыт в яме, при свете зажженной лампы привести в порядок постель. После этого он и жена легли спать.

Поздно утром проснулись, так и не подозревая, что жертвой ночной расправы сделалась их собственная дочь. Когда они встали, — Фроси еще не было. Собрались снедать — девка еще не являлась.

После завтрака, когда казак уже и со скотом управился и до хозяйства приложил руки, уединившись в амбар, где стал по количеству набитых подсолнухами мешков пересчитывать урожай семечек, Аксинья метнулась к мельнику. Оттуда возвратилась перепуганной.

— Аверьян! Аверьян! — стала звать она, лишь закрыла калитку.

Пономарев с горстью пшеницы высунулся из амбара и сейчас же шагнул к переполошившейся жене.

— Что ты?

— Еще вчера Фроська пошла домой от мельника. Не собрались там девки… Сергей в станице был.

— Куда пошла?

— Домой! — дрожа от страшного подозрения, выдохнула Аксинья.

Пономарев разжал горсть; зашуршала, просыпаясь на землю, пшеница. Он почему-то шагнул в темную дыру дверей амбара и переступил уже порог, но озверело вдруг повернулся:

— Молчи! Не пикни!

И, ничего больше не сказав, пошел к конюшне. Постоял здесь тупо против дыры обложенного кизяком входа. Потом вошел в хату и, поймав взглядом жавшуюся, как и он, от страха в угол жену, остановился перед ней угрюмой махиной, выговорил хриплый вопрос:

— Ты ж говорила, что там Химка! Нечистая сила тебе заморочила глаза, что ли?!

— Так пустила ж Химку. В сундуке и деньги лежат. Если хочешь — посмотри…

— Достань!

Женщина бросилась к сундуку, спеша и сама увериться, что происшедшее было не адским навождением, и трясущимися руками подала сверток, сунутый ей накануне Химой.

Казак остолбенел, получив в руки этот сверток. Полуразвязал его и нащупал бумажки денежных знаков. Мелькнув глазами по раскрытому сундуку, швырнул в него деньги и еще раз угрожающе зыкнул:

— Молчи!

Он оглянулся и, подойдя к скамье, бухнулся на нее.

Уже все вопило о том, что им погублена дочь. Но этому немыслимо было поверить. Оставалось только ждать ночи. Убитая была закопана в овраге над Кубанью, вблизи дороги. Лучше всего было разрыть ее, для того чтобы убедиться в том, что произошло. И он и жена теперь ждали одного — чтобы поскорей кончился этот несчастный день.

Наконец стемнело. Молча, будто каждому спирало дыхание, стали вечерять, нарочно при лампе, чтобы дотянуть как-нибудь до ночи. Повечеряли. Взялся Пономарев за бешмет. Хотел снять его со стены и опустил поднявшуюся руку, вслушиваясь в шум зарокотавшей на дороге машины.

Кто-то, видно, из комиссаров ехал в Баталпашинск на моторе. И казак прохрипел:

— Чорт их носит!

Сдернул бешмет и стал одевать его, но вдруг опять остановился.

Мотор затарахтел у самых ворот, пыхнул со взгу-девшим гулом еще раз и смолк. Почти одновременно у двери раздался топот ног, и через секунду в горницу ввалилось несколько вооруженных людей. Среди них — тот техник, который впустил на завод мельника, когда тот покупал посуду, и кавалер Химы, наведывавшийся один раз на хутор.

Сотрудник охранного пункта и Русаков выступили вперед.

— Ну, гражданин Пономарев, приехали, надо кое о чем вас спросить… Садитесь, будем спрашивать вас. Товарищ Толмачев, позовите соседей в понятые. Двое будьте наружи, а с нами останется один Поляков, чтобы не выпускать никуда хозяйку.

— Что ж, спрашивайте. Садитесь и вы, гостями будете. Нам бояться нечего, — попробовал было сохранить спокойствие подавшийся назад казак, бегая взглядом по окнам.

— Садитесь! — потребовал Русаков, обходя его со стороны окна.

Комиссар одобрительно кивнул Русакову головой и вынул из портфеля бумаги.

В горницу вошли несколько поднятых почти насильно охраной и ропщущих на то, что не дают им отдохнуть, хуторян-казаков.

Комиссар-следователь предостерегающе покосился на них, а Русаков, скрестив свой взор с их негодующими взглядами, успокоил:

— Обождите, обождите обижаться, граждане-хозяева! Это вам уж не шуточки. Это коммуниста ограбить — не дошкулишь вашего брата, старовера, а тут и посторонний подумает…

Следователь снова одобрительно закивал головой и, записав фамилии понятых, начал допрос.

— Где, гражданин Пономарев, ваши батрак и батрачка?

Пономарев махнул рукой.

— Где ж оны!.. Вчера рассчитался с ними, заплатил за быков им, и пошли они к Невинке.

— Так! Через некоторое время после этого, когда стемнело, вы оседлали коня и поехали куда-то. Не можете ли сказать нам, куда вы ездили?

Понятые переглянулись. Эта поездка соседа им была неизвестна. Но Пономарев не стал ее отрицать.

— Я действительно ездил, но только не куда-нибудь, а к карачаевцу одному, сговаривался с ним раньше, чтобы купить ружье для всякого случая, и вот поехал кончить это.

— Это мы проверим. Батрака и батрачку взялась проводить ваша дочь Фрося, которой нужно было пойти на вечер к мельнику Водопьянову. Она собиралась там пробыть до утра, но вернулась, когда стемнело, в этот же день и легла в своей горнице спать… А где теперь ваша дочь?

Следователь вопросительно поднял голову и смолк. Жутким холодком на мгновение дохнуло по комнате. Но сейчас же все задвигались. Шевельнулся Русаков, и тяжело задышали понятые, ахнувшие от догадки о том, что произошло что-то из ряда вон выходящее.