Не той стороною - [13]

Только затронул Файн Русакова, как возле коменданта оказалось и еще несколько неспокойных жильцов.

Выскочила вдруг с кухни пылающая раздражением жиличка, жена театрального плотника, будто ждавшая, чтобы кто-нибудь только заикнулся об общей болячке:

— Так я и дамся, чтобы они громили меня! Кровопийцы! Душегубство! Расчертобесило их на нашу голову! Хоть бы уж клоповников бедных людей не трогали, так и то им не дают покоя, не дают спокойно жить в домах… Аманаты!

Проходивший в уборную губкомовский рисовальщик плакатов, не знавший, что жильцам грозило бедствие выселения, с недоумением замер около объяснявшихся, думая, что начинается ссора. Новые жильцы спешили на разговор, чтобы узнать новости о своей судьбе.

Русаков, не успев объяснить положение дел Файну, повернулся к смешно рассвирепевшей плотничихе и с сочувствием ценителя крепких слов выслушал весь залп ее изречений. Улыбнулся неопределенно заключительному аккорду и объяснил всем:

— Успокойтесь сами, граждане, и успокойте других жильцов. Выселения из «Централя» не будет. Жарьте картошку, Васильевна.

Он успокаивающе повернулся к Файну.

— «Централь» решили не трогать. Вероятно, жилотдел. обойдется без него. Но во всех соседних домах завтра начинается уплотнение, чтобы было куда поселить жильцов из других гостиниц. Нас ради губкома не будут беспокоить.

— Так и лучше! — сразу удовлетворилась плотни-чиха. — А то гостиница! Выйдет из этой вонючей пропасти какая-нибудь гостиница! Строители!

Она ушла. Стали расходиться и другие. Рядом с комендантом остались только Файн и задержанный Русаковым бело-розовый, как обсыпанный мукой румяненький батон, парень, который вместе с матерью и старшим братом занимался в нижнем этаже «Централи» печением пирожков для продажи в разнос. Это и был Николай Калашников.

Файна сообщение Русакова о предстоящем уплотнении соседних домов повергло в беспокойство. Он, прежде чем уйти, хотел узнать об услышанной новости больше.

— Значит уплотнят и Файмана, товарищ комендант? Или этого нельзя вам говорить мне?

Русаков рассмеялся.

Файман, старожил еврей, проживавший в одном из соседних домов, негласно промышлял, как и Файн, рыночными делами. Два хитреца действовали компанией, но Файман был богаче. С началом новой экономической политики они стали промышлять товарами и валютой, не подавая вида, что торгуют. Кое-кто лишь из соседей, и в частности Русаков, знали об этом, но торговля преступлением теперь уже не была, а остальное никого не касалось. Трогательное беспокойство Файна хорошо настроило Русакова, и он с долушуткой предостерег:

— У Файмана-то я непременно посмотрю квартиру. Но если у него просторно, то он уступит нам пососед-ски без войны кусочек жилплощади, когда нужно будет. Со мной он скорей сговорится, чем с милицией. Ха-ха! Так и скажите вашему компаниону.

Файн тоже озабоченно хмыкнул, считая это за конец разговора.

Русаков с улыбкой, как к приятелю, повернулся к пирожнику, на что тот ответил такой же, исполненной влюбленности улыбкой.

— Товарищ Калашников, я поговорить с вами хочу..»

— К вам итти? С удовольствием, товарищ Русаков. Младший Калашников, как и его брат, бывший солдат — Федор, почитали Русакова как своего спасителя. Комендант позволил им наладить в «Централе» пирожное производство. В благодарность за это парень сделался чем-то вроде добровольного помощника Русакову.

Эта добровольная преданность Николая и понадобилась Русакову для того, чтобы тот заменил его, когда явится, по уговору с Узуновым, в «Централь» Придоров. Русаков намеревался поступиться своей комнатой для гостей, переселившись сам в комнату рядом, где была его канцелярия. Соседство гостей не могло ему угрожать встречей, так как в их комнату был особый ход.

Русаков дал парню ключ от этого входа.

— Вот, Николаище, — дружески объяснил он, — тут приедет один барин-одессит с женщиной, приятель моего старого знакомого. Я обещал дать для них комнату, на неделю или две… Но я у этого одессита прежде работал, и он мне делал столько пакостей, что я ему и показаться не хочу. Жалко, большевики его не отправили к Духонину… Когда они приедут и скажут, что Узунов тут о комнате договорился, то вы их пустите и поухаживайте за ними…

Николай засмеялся.

— Поухаживать так, чтобы он переночевал раза два в комиссариате?.. В два счета с Федором и Поляковым устроим.

Поляков — электрослесарь, коммунист, жил тоже с матерью в «Централе».

Русаков, зная, что компании парней действительно ничего не стоит сыграть какую-нибудь злую шутку над кем им вздумается, погрозил:

— Нет, нет, Николай! Смотри, не наделай чего-нибудь.

— Хорошо. А у вас тут просторно, Александр Павлович, — осмотрелся Николай.

— Да… Вот для вашей семьи как раз хорошо здесь. Перешли бы?..

— Перешли бы — а вы-то?..

— Я-то — дело десятое. Вам же надо будет переселяться, потому что магазины теперь открывают, и на ваше помещение уже есть охотники. Один старый галантерейщик через маклеров тут уже раза два ко мне подъезжал, чтобы впустить его.

— Не Файман бывает?

— Файман.

— Ого! Пускай… Только вместо этого пусть уступит свою квартиру.

— Еще посмотрим… Ладно. Значит, Николай, вы похозяйничаете с гостями, когда приедут? Удружите мне?