Не так давно - [271]

Борис понял, что сопротивляться бессмысленно, повел жандармов. Однако в Верхней Мелне он начал настаивать, чтобы его отпустили.

— Ты был в солдатах? — закричал старший из жандармов.

— Был, — отвечал Борис. — Но сейчас я не солдат.

— Сейчас ты мобилизован и будешь с нами до конца дней своих, — резко закончил жандармский начальник.

— Вы мне велели показать дорогу к Верхней Мелне, я это сделал. Теперь позвольте мне вернуться домой. Дети будут беспокоиться, — упрашивал Борис.

Вечером жандармы заперли его в подвале, долго били, хотели вырвать признание о связях с партизанами. А утром снова потащили с собой — велели вести их к Волчьей поляне.

Вот они стали приближаться к поляне. Борис подумал, что помимо своей воли может помочь обнаружить партизан, и снова принялся настаивать, чтобы его отпустили. Эта настойчивость взбесила жандармов, они его затащили в заросли и там расстреляли. Но этого извергам показалось мало. Они отрезали у Бориса руку, искололи его тело ножами.

В тот же самый день, встревоженная за судьбу мужа, жена Бориса отправилась по следам жандармов. По пути она осматривала заросли и лощины, приглядывалась чуть не к каждому кусту, но ничего не нашла. Тогда она пошла в Горочевцы, где квартировали жандармы. Там ей отказались сообщить что-либо. Мало того, жандармы прикинулись, будто вообще ничего не знают. Горюя, вернулась женщина домой. Каждого встречного спрашивала, не видал ли тот ее мужа. И вот на третий день ребятишки-подпаски рассказали ей, что видели его, обезображенного, в одной лощине.

* * *

Жестоко расправились жандармы и с Тако Пописаевым из села Костуринцы. Спустя день после убийства Бориса они блокировали село, арестовали всех мужчин, собрали их на школьном дворе. Отдельно, под строгой охраной, стоял босой Тако Пописаев, староста села. Основательно избив арестованных, жандармы разогнали их. Остался лишь Тако — его ждала иная участь. Один из жандармов, с тремя желтыми лычками на погонах, раскорячившись, встал перед ним, надулся, будто индюк, и, свирепо глядя на него, начал допрос:

— Где твой сын?

— У партизан, — ответил Тако.

— Почему допустил, чтобы он ушел к этим бандитам? — злобился жандарм.

— Он уже взрослый, сам может оценить, что хорошо и что плохо.

— Значит, и ты на их стороне, бандит проклятый! — прошипел взбешенный жандарм. Он несколько раз ударил Тако кулаком в лицо, а потом дал конвойным знак вести его дорогой на село Вукан.

Когда Тако, конвоируемый жандармами, показался на улице, десятеро его детей — в возрасте от трех до восемнадцати лет — с плачем кинулись к отцу.

— Батюшка, возьми постолы, ты ведь босой! — со слезами на глазах проговорил кто-то из них.

Жандармы преградили им путь, отогнали. Спустя некоторое время из глубокой лощины за околицей донеслись винтовочные выстрелы. Несколько крестьян, стоявших в тот момент на площади, понурили головы: «Извели его, псы…»

2 августа, в годовщину Ильинденьского восстания, хоронили Тако. Хоть и не бил погребальный колокол, весть о похоронах разнеслась по всему селу. Собралось множество людей. У гроба, украшенного цветами, стоял грустный поп Стамен из Лешниковцев. Он оглядел собравшихся и взволнованно сказал:

— Говорить о смерти Тако излишне. Все мы знаем, кто и за что его убил… Но придет день, когда виновные понесут кару…

Слова священника еще больше взволновали селян. Еще жарче стала их ненависть к врагам народа. Бросая горсть земли на гроб Тако, они тихо говорили: «Вечное проклятье твоим убийцам!..»

* * *

Мы располагали сведениями, что в связи с активизацией массового партизанского движения в Софийской околии из Москвы дано указание доставить нам по воздуху советское оружие. Это должно было произойти на югославской территории, поскольку большая часть оружия предназначалась югославским партизанам.

Поэтому отряд покинул нашу территорию и отправился к месту прибытия самолетов. Остались только Георгий Григоров, Цеца Тодорова и связные Райчо Таков, Теофил Симов и Захарий Гюров. Последний осуществлял связь между мною, Георгием Аврамовым, который ушел с отрядом, и Денчо, а двое других связных — между партийным и военным руководством в Трынской околии и окружным комитетом партии. С помощью наших связных мы осведомляли друг друга как о боевой, так и о политической деятельности. Случалось, однако, что из-за повышенной активности врага, либо из-за больших расстояний связь нарушалась. Тогда мы прибегали к помощи ятаков. Ненко Миланов из Палилулы несколько раз ходил в Софию, чтобы через Александра Пешева передать письма для окружного комитета партии и принести лекарства, которых мы не могли раздобыть в Трыне.

К этому времени положение в Софии уже стабилизировалось. Большинство членов окружного комитета было на своих местах. В общем и целом работа пошла нормально. Связь со всеми околийскими партийными организациями была восстановлена. Действующие в области отряды и бригады, хоть и понесли значительные потери, не только не ослабляли своих ударов, но еще смелее наносили их по начавшей распадаться царской армии, полиции и жандармерии. Из боев, которые во многих случаях велись по инициативе повстанцев, последние выходили еще более закаленными, обогащенными опытом, еще более приспособленными к борьбе с врагом. Теперь и самые молодые бойцы, даже те, кто не прошел через казарму, освоили партизанскую тактику, умело пользовались личным оружием. Все это — умение, смелость, уверенность в близкой победе, мужество, с каким товарищи преодолевали трудности, — служило лучшей гарантией успешного исхода борьбы. Наиболее ценным для нашего дела была эта уверенность в победе среди рядового состава отрядов и бригад, уверенность тысяч бойцов, всегда готовых двинуться в бой, едва лишь командир скажет: «Вперед!».