Не так давно - [211]

— Ни о чем я не думаю и ничего не могу придумать, — уверенно ответила партизанка и вышла из кабинета.

У дверей ее поджидал солдат с траурной лентой. Та правда, о которой говорила молодая партизанка, не выходила из головы, заставляла думать о жизни, вытесняя ростки злобы и мести, посеянные Стойчевым. Этому помогла и встреча с дежурным офицером у входа, и то дружеское сочувствие, с которым он отправил девушку. Солдат подумал: «Что их связывает? Может, знакомые, а может, единомышленники?» Трудно разобраться в человеческих отношениях, уловить все связи в это запутанное время. А кто может сказать, на чьей стороне истина? Не лучше ли вообще отойти в сторону от этого грязного дела? Если надо расстреливать, пусть подполковник сам этим занимается, и нечего только лицемерно и приторно улыбаться. И без этого на его руках уже столько крови… Сейчас, идя в двух шагах позади партизанки, солдат почувствовал какой-то трепет, какое-то новое отношение к партизанке и заговорщически подмигнул товарищу…

На следующее утро Стойчев нетерпеливо ожидал известия о выполнении приказа, но никто ничего не сообщал. Он тревожился не только оттого, что партизанка могла остаться живой — убить ее всегда было в его власти, тревожило его другое — влияние обстановки на солдат. Сможет ли он завтра опереться на них, вот что заставляло его нервничать и злиться.

В обед из кабинета подполковника слышался какой-то шум. Чем-то кого-то хлестали, то ли стеком, то ли еще чем, никто не мог понять. Но между стонами ясно слышался голос начальника: «Почему не выполнил приказа, почему, отвечай!».

Через полчаса из кабинета, шатаясь, вышел солдат с траурной повязкой, но на этот раз он не был похож сам на себя.

* * *

В апреле, во время нашего пребывания в Калне, Денчо послал деда Стояна, одного из самых уважаемых в селе людей, разузнать, нет ли полиции и жандармов около Милославцев, Забела, Главановцев и других сел, заодно он должен был передать небольшое письмецо Дуко Рангелову в Милославцах.

Бай Дуко по политической принадлежности был «земледельцем» и если бы не его болтливость, был бы одним из наших лучших помощников. Встреч с ним мы не назначали, но время от времени посылали ему внешне совсем невинные записки, в которых давали различные поручения.

Письмо, которое Денчо отправил с дедом Стояном баю Дуко на этот раз, имело следующее содержание: «Бай Дуко, ответь мне на письмо, которое я отправил с моей женой, и напиши, что у вас нового. Богослов». Под Богословом подразумевались или Денчо, или я. Обычно баи Дуко незамедлительно выполнял наши поручения. К несчастью, дед Стоян с письмом попал в руки врага. Хотя оно было невинным по содержанию, но подозрение все-таки возбудило, и бай Дуко был в тот же день арестован полицией.

Как правило, полиция начинала допросы с избиения. Одновременно с пытками она делала вид, что ей все уже известно, и советовала арестованному не упорствовать и рассказать все, что он знает. Пытки же должны были создать у жертвы впечатление о полной безнаказанности полиции и о том, что для нее ничего не стоит убить человека, как это, впрочем, и было на самом деле. Так поступили и с баем Дуко.

В комнате для допросов стояли только стол, большой стул и табурет. На столе лежали приготовленные буковые палки — одна толще другой, — а агенты размахивали резиновыми дубинками. В одном углу, прикрытая, стояла какая-то закутанная машинка с разбросанными около нее в беспорядке кабелями, проводами и трубками. Баю Дуко это приспособление было незнакомо, но он был уверен, что его обязательно с ним познакомят. Рядом с ним стояли известные околийские палачи Димов и Тодоров. Они посадили его на табурет, приказали плотно сдвинуть колени и положить на них руки, как это делают ученики.

Допрос начался. На все вопросы Димова, относящиеся к связи с партизанами, Дуко отвечал только «нет» и «не знаю». Димов неоднократно предупреждал его, что если он будет и дальше так «плохо» вести себя, то к нему перестанут относиться по-человечески. Бай Дуко не внял угрозам и продолжал держаться с полицейскими, как ему подсказывал его ум и жизненный опыт. Сделав вид, что он вынужден так поступить, Димов начал перебирать неоструганные палки. Однако перед тем, как приступить к избиению, он облил Дуко потоком самых вульгарных ругательств и плевков в лицо. Но бай Дуко держался достойно. Ни одно из этих средств не заставило честного «земледельца» рассказать о своих связях с партизанами.

— Добром не хочешь, побои схлопочешь, — сказал агент и стал бить его руками, резиновой дубинкой, а потом и палкой, но в протокол допроса Димову так и не пришлось ничего записать. Бай Дуко знай повторял: «Не знаю».

— А, хочешь показать свою твердость, — лукаво усмехнулся Тодоров. — В таком случае мы тебе покажем кое-что еще. Сначала засунем тебя в люльку. Только если порвутся веревки, мы не отвечаем.

Агенты поставили два стула на небольшом расстоянии друг от друга и положили на них толстую дубинку. Неожиданно она оказалась под коленями бая Дуко, ноги его поднялись к потолку, а голова уперлась в грязный деревянный пол. Бай Дуко, связанный по рукам и ногам, повис, как летучая мышь. Как только «люлька» была готова, оба агента — один с одной, а другой с другой стороны — начали быть его по пяткам резиновыми дубинками.