Не так давно - [210]

В казарме солдат позвал Крума, взял его под руку, вывел в коридор и посвятил в тайну. Затем они вдвоем отправились в околийское управление, где под стражей содержалась партизанка.

Дежурный полицейский вывел из темного подвала девушку. Она была довольно высокой, с густыми каштановыми волосами, а большие глаза, над которыми сходились брови, придавали ее лицу естественную строгость. Улыбка, раньше не сходившая с ее лица, исчезла. Появление солдат сильно озадачило ее, но мысль о том, что с ними можно намного легче договориться, чем с агентами, успокоила. Она шла между ними, равняясь на того, который был с траурной лентой; он был суров и важен и заговорил с ней, лишь когда они дошли до моста через реку Эрму, от которого до штаба Стойчева оставалось шагов двадцать. До этих пор она разговаривала только с другим парнем, который был ей симпатичен тем, что относился к ней без злости. Он с тонкой иронией рассказывал о вчерашней безуспешной акции жандармерии и стал серьезным, только когда сообщил ей о несчастье, постигшем его приятеля.

— Что поделаешь, ребята? Борьба — гибнут и с нашей, и с вашей стороны. Вот и я, мне не известна моя судьба, пока я в руках этих злодеев, которые заставляют вас поднимать на народ оружие. А за кого вы боретесь? Вот я бы спросила этого парня, во имя чего погиб его брат?

— За правду, за царя, — резко ответил «мститель».

— Неверно, что за правду. Вы не правду защищаете. Вы защищаете богачей, охраняете их банки, их имущество. Вы гибнете за тех, кто отбирает у вас ваш хлеб, масло, мясо и другие продукты. Кто, кроме партизан, не дает властям забрать все, что есть у крестьян, в том числе и у ваших родителей? А вы пошли против нас, защищающих ваши же интересы. Стали стрелять в своих же братьев.

— Заткнись, гадина такая! — вскипел солдат с черной повязкой. — Какие вы мне братья? А моего брата кто убил? Я отомщу за него. В эту же ночь я тебя пристрелю!.

— В том, что ты можешь меня убить, я не сомневаюсь. Вы на это способны. Но еще когда я шла в отряд, я решила вопрос о моей жизни. Она мне очень дорога, но я могу пожертвовать, ею ради счастья поколений. Сейчас, понятно, я в ваших руках. Вам ничего не стоит расстрелять меня, но лично вы от этого ничего не выиграете. Даже потеряете. И потеряете самое ценное — любовь ваших родителей. К вам с ненавистью будет относиться весь наш народ. Ты еще молод — подумай, прежде чем решиться на такую подлость. Подумай!

— Мне не о чем думать, у меня приказ…

— Чей?

— Подполковника…

— Ты не должен выполнять его приказ, и никто тебя за это не осудит. Наоборот, если выполнишь его, то совершишь преступление перед своим народом да еще в такой момент, когда даже женщины и дети поднимаются на борьбу с фашистами. Вы служите им, а не своему народу.

Слова партизанки были сильными и страстными. Они, как стрелы, пронзали сердца солдат, и девушка чувствовала, как постепенно обезоруживаются ее противники. Один уже полностью перешел на ее сторону, а другой оправдывался приказом командира.

Крум долго пытался предупредить ее, чтобы она держалась поближе к нему и ни в коем случае не отходила в сторону, но опасался, что напарник может донести на него. Уже потом частично словами, частично мимикой он сумел исполнить свое решение. Признательный взгляд и доверие, установившееся между ними, было достойной наградой Круму. Все, что он услышал в этот вечер, не было для него новым. И именно потому ее слова упали на благодатную почву, подготовленную ремсистами его родного села. То, что он был мобилизован в эту военно-полицейскую часть, совсем не обязывало его быть таким, как его приятель. И Крум решил стать на сторону партизанки, не думая о том, чем это может обернуться для него самого.

«При попытке к бегству, — повторял он в уме приказ начальника. — Да существует ли на свете большая подлость, чем приписывать людям несуществующую вину и потом убивать!» — рассуждал солдат и ненавидел себя за то, что он вместе с другими будет нести на себе позорное клеймо убийцы. В его груди поднималось такое отвращение и к себе, и к товарищу — этому послушному псу, — что ему захотелось расстрелять его и вместе с партизанкой убежать отсюда, но для этого у него еще не хватало сил, а может быть, не хватало еще ненависти. Задумавшись, он не заметил, как прошли каменную лестницу и остановились у дверей кабинета подполковника. Здесь, оставшись наедине с собой, он почувствовал, насколько еще слаб, и изменил свое решение.

«Эх, черт его побери, не стыдно ли быть таким трусливым и бездушным? — спрашивал себя юноша. — Нет, я не такой, я спасу ее. При любых обстоятельствах спасу. Пусть даже погибну», — решил он после недолгого колебания.

Партизанка недолго была на допросе. Стойчев задал ей те же вопросы, что и прежде. Дело было не в допросе, а в ловушке, которую этот бывший самоковский торговец ей готовил. Поэтому на этот раз он был таким изысканно вежливым, и эта вежливость на фоне грубости и жестокости предыдущих допросов была как новая заплата на старой одежде.

— Ну, теперь вы свободны, барышня, — ласково сказал подполковник, — и подумайте, подумайте, вам нет смысла скрывать тех людей, которые довели вас до такого положения. Кроме того, вы должны подумать и о своих родителях, которые сейчас очень мучаются.