Не так давно - [154]

День прошел без неприятностей, вечером, провожая нас до ворот, растроганный нашей учтивостью, он тихонько шепнул мне на ухо: «Скажите мне теперь — вы не Славчо?».

— Нет, — ответил я. — Славчо передвигается на коне. — Я сказал это, надеясь, что поп непременно поведает кому-нибудь вверенную ему «тайну», а это может ввести полицию в заблуждение.

В этот же вечер мы увиделись с Иосифом Мариановым. Он поддерживал курс партии, но разговор с ним оставил у меня такое впечатление, что он не расшевелит в селе народ. Надо было искать и других коммунистов.

Оставив его дом, мы с Райчо направились к здешнему старосте, чтобы вручить ему требование об уходе со службы. Он позеленел, увидев нас, но другого выхода не было. Надо было выбирать: или служить фашистам и дрожать за свою шкуру, или отказаться от службы.

— Нечего плакать, — сказал ему Райчо, — что постелешь, на то и ляжешь.

— Разве меня спрашивают, хочу я или не хочу, — пробормотал староста. — Все приказывают, и я не знаю теперь, кого слушать — вас или их.

— Нас слушай! — твердо и повелительно заявили мы ему. — Если тебе мила жизнь, завтра же откажись от службы, если нет — скажи сейчас, чтобы нам не приходить к тебе второй раз. — Райчо достал из кармана лист бумаги и подал его старосте.

Это был наш приказ № 13, он гласил:

«В десятидневный срок со дня вручения настоящего приказа всем вышеуказанным административным лицам подать в отставку или же содействовать впредь народно-освободительному движению».

В конце штаб отряда предупреждал, что каждый, кто не пожелает выполнить приказ, будет строго наказан.

Этот приказ был умышленно издан под номером тринадцать: зная психологию большинства людей, кому он был адресован, мы были уверены, что цифра «13» сама по себе заставит задуматься многих, и они, конечно, поспешат выполнить приказ.

Значение этого приказа было огромно. Он наводил страх на фашистов и сыграл большую роль в дезорганизации полицейско-административного аппарата.

* * *

Перейдя реку Вуканштицу, мы отправились по проселочной дороге в Бусинцы. Несмотря на то, что сведения о Тимчо и его отце были благоприятными, мы решили проявить максимум осторожности. Их дом был огорожен со всех сторон, к нему можно было подойти через двое ворот, из которых одни вели к хлеву, а другие — к калитке внутреннего дворика перед домом. Мы, подошли через внутренний двор к выходящему на запад окну, на котором еще издали заметили металлическую решетку. Когда постучали, из-под навеса сарая огрызнулся громадный белый пес — сторож дома. Впрочем, подбежав к нам, он схватил кусок хлеба и больше не лаял. Кстати, для злых собак у нас была припасена отрава.

В окне показался пожилой мужчина — отец Тихомира. Дядюшке Кольо было около пятидесяти лет, на его румяном смугловатом лице с небольшими подстриженными усиками обозначалось несколько глубоких морщин.

В доме было две комнаты и пристройка с очагом для выпечки хлеба. Одна из комнат была большая, другая — маленькая, предназначенная для молодоженов. Перед домом была небольшая веранда. В одном ее углу обычно лежала собака, другой был завален домашним скарбом. В большой комнате, где спала вся семья дядюшки Кольо, я увидел и Надку — девушку из села Глоговица. Поскольку свадьбу еще не сыграли, родители Тимчо, по старому обычаю, не позволяли молодым спать вместе. Поэтому Тихомир с братом спали в маленькой комнате, а невеста — в комнате стариков.

Кроме двух деревянных кроватей, на которых вместо пружин лежали толстые доски, посреди комнаты отдыхал от работы большой гончарный круг, на котором семья дядюшки Кольо зарабатывала на пропитание. Неподалеку от круга на деревянной скамейке, покрытой белой вышитой салфеткой, стоял небольшой радиоприемник.

Мы пришли уже поздно и разбудили всех домочадцев дядюшки Кольо. Быстро встали и оделись Надка, Мага, Райна, Витка, из соседней комнаты вышли Тихомир и Данчо, а тетушка Стоянка сразу же затопила печь. Сухие дрова гудели в печке, разговор затянулся, до утра никто не уснул. Витка и Райна рассказывали о партизанах легенду за легендой. И тетушке Стояне не терпелось рассказать, что она слышала о лешниковском попе и околийском управителе Драгулове.

— Правда ли, — спросила она, — что лешниковский поп — коммунист и что вы водите Драгулова, как козла, по селам?

Дядя Кольо, вероятно, почувствовал неловкость за вопросы жены и вмешался в разговор.

— Оставь, Стоянка, не спрашивай о глупостях. Только у партизан и дела, что водить Драгулова по селам. Такому, как он, и ему подобным не колокольчик на шею, а пулю в лоб. А поп, — улыбнулся дядюшка Кольо, — вовсе не коммунист, он просто симпатизирует партизанам.

— Тятя, — обратилась Райна, учившаяся в городе, — правда ли, что командир партизанского отряда переодевается в женскую одежду, является к фашистам и, обезоружив их, оставляет записку, в которой сообщает, кто он.

— Может, и правда, — ответил дядя Кольо и улыбнулся, повернувшись к нам. — Партизаны неуловимы, смелы, поэтому фашисты и боятся их.

— Может, и правда — повторил слова хозяина Райчо. — Мы не знаем всего, что делает командир.

— Когда народ поддерживает борьбу, — заговорил с жаром дядюшка Колю, — он чего только не придумывает в пользу борцов. Ему хочется, чтобы партизаны были сильнее, смелее и всегда находчивее врага, с которым бьются не на жизнь, а на смерть. Мы ли не видим и не чувствуем сами, как партизаны защищают наши интересы?