Снова прозвучали фанфары, орган заиграл «Гимн солнцу» – «Небеса возглашают славу Господню», – и солнце действительно вышло. В восточных окнах заплясали сине-красно-фиолетовые огни. Я поднял голову. Клересторий сиял расплавленным золотом, словно сеть в момент открытия. Заливая собор светом, солнце коснулось серебряных канделябров, детского креста и изнанки хоровой скамьи, приласкало хористов, рабочих и чудаковатых оксфордских профессоров, погладило статую святого Михаила, Пляску смерти и программки чинопоследования. Освещая сам собор – высший замысел, сотканный из тысячи тысяч мелочей.
Баюкая котенка в ладони, я посмотрел на епископский пенек. Он купался в солнечных лучах, а витраж Капеллы красильщиков напротив осыпал верблюдов, херувимов и Марию Стюарт на плахе изумрудами, рубинами и сапфирами.
– Правда ведь чудовищный? – спросил я.
Верити взяла меня за руку.
– Placet.