Не считая лет - [9]

шагали туфельки твои.

Мы шли.

Куда? Не все равно ли?

Веди, дороженька, веди!

Пусть будет лес, пусть будет поле,

пусть будут горы впереди.

Пусть бьются ливни,

ветры воют,

пусть вьюги заметают след.

Да что нам мир?

Мы были двое.

Нас было двое на земле…

Манила светлая округа.

Звенели весело ручьи.

И бились чибисы над лугом,

выпытывая;

— Чьи вы?.. Чьи?..

Не узнают.

Ах, птичье племя!

Весна, любовь, птенцы, отлет.

Лишь мы живем в такое время,

не знаем, что нас завтра ждет.

Но вместе, рядом!..

С неба мощно

текла на землю синева.

В зеленой дымке млела роща.

Вставала первая трава.

5

Три года не было вечерок,

а нынче — только б выходной…

Шли в клуб по вечеру девчонки,

несли «Семеновну» с собой.

И парни шли со всех окрестных

колхозов лихо, под гармонь…

Там было весело и тесно,

плясали — вздрагивал огонь.

Одна на клуб семилинейка.

Под гармонистом — табурет,

и все.

Для нас нашли скамейку,

наверно, довоенных лет…

В пятнадцать — парни,

не мальчишки,

а пахари и косари,

нужды хватившие с излишком,

в труде с зари и до зари.

Держась солидно, деловито,

басят простудно — строгий вид.

Но их цыплячья беззащитность

за каждой фразою стоит.

Пока апрель,

пока не пашут,

в воскресный вечер тут как тут.

Повеселятся и попляшут,

немножко душу отведут.

Пускай же в музыке утонут

глухая боль и злая речь,

и немальчишечьи ладони

оттают

от девичьих плеч.

Среди парней — девчонок стайки,

как васильки во вдовьей ржи.

А сзади жмутся перестарки —

печаль в глазах, а надо жить.

Неловко им.

Краснеют густо.

Для них парнишки — не серьез.

А все война.

Да будь ей пусто

от вдовьих и девичьих слез!

И не нарядной, и не сытой

проходит девичья пора.

Их половиночки зарыты

в полях от Волги до Днепра.

И вроде быть им здесь не место,

и вроде верят в лучший час.

Танцуют вечные невесты,

друг друга пригласив на вальс.

* * *

Война прошла лесоповалом

по населенью деревень.

Тылы?

Кто был там? Кто остался

кормить Россию каждый день?

А вот он — тыл!

Стоят живые,

на плечи взяв крестьянский груз…

Наверно, понял я впервые

душою,

что такое Русь!

Она живет в труде и горе

и в том,

как пляшет молодежь.

Нет, Русь не вырубишь под корень,

ее со света не сживешь!

Не запугать ее крестами,

не задавить ее броней.

Пусть ты падешь в бою, но встанут

мальчишки эти за тобой.

И автомат возьмут и в пламя

пойдут, как мы идем сейчас.

Пусть закричат в атаке: «Мама!» —

с испуга только первый раз.

А во второй — смолчат: мужчины

свершить сумеют правый суд.

И наше знамя до Берлина

они победно донесут!

* * *

Дымили густо самосадом

в углу мальчишки-мужики…

— Пойдем станцуем.

Это надо!

Нам быть гостями не с руки.

Нам жизнь тянуть в одной упряжке,

нам вместе строить и пахать…

Долой шинель, долой фуражку,

мы встали — начал шум стихать.

…Нас только двое в клубном зале.

Сыграй нам, мальчик, старый вальс…

Бесцеремонными глазами

девчонки изучали нас.

Круг разошелся,

дали место:

танцуй, товарищ фронтовик.

Ты в их глазах была невестой

счастливой самой в этот миг.

6

А утро было ясным-ясным.

День прокатился, как в бреду.

Нас усадили в угол красный

у полдеревни на виду.

А солнце —

взламывало рамы,

играло на эмали блюд.

Застолье было как экзамен

на право дочери в семью.

А взгляды —

как тут без пристрастья?

И шуточек — прямая суть:

уж погуляли бы на счастье

на вашей свадьбе — что тянуть?

Ну, шуточки…

А как ты рдела:

что тут ответить? Как смолчать?

Чтоб опереться,

то и дело

касалась моего плеча.

Ты выдержала тот экзамен.

И даже мама расцвела…

Нам стали лишними признанья,

все обещанья, все слова.

А мир весь

солнечный и синий.

В душе горячечной обвал…

…Я никогда таким красивым,

таким счастливым не бывал.

Привыкший к раннему подъему

еще с далеких детских дней,

чуть свет я выходил из дому

по стежкам юности своей.

Колхоз

не то чтоб знаменитый,

Вполне обычный, средних сил,

но без дотаций и кредитов

себя и Родину кормил.

Со стариками да мальцами

(теперь с него — какой уж спрос?)

едва сводил концы с концами,

на сверхпределе жил колхоз.

С зерном — беда,

с кормами — туго,

чуть — лошадей, чуть-чуть коров.

В бригадах — бороны и плуги,

нет ни машин, ни тракторов.

Нет соли, спичек, керосина.

На фермах — течи, сбруя — срам.

По вечерам горит лучина,

стучит кресало по утрам.

Пока подсобным да запасом

(да уж какой теперь запас?)

живет деревня.

Пусть без мяса,

картошка есть и вволю квас.

И только,

словно свет в окошке,

надеждой держится одной:

вот скоро немца укокошим

и мужики придут домой.

7

Четыре дня —

почти мгновенье —

короток срок переступить

ту робость, жажду поклоненья,

святого отрочества нить.

В большой любви — такого мало…

…Сереют окна под рассвет.

Мы двое в мире.

— Ты устала?..

Вторую ночь не спишь…

— Нет, нет…

Чем пахнут волосы?

Травою,

слегка привядшей на лугу.

— Теперь я знаю, что с тобою

я очень сильной быть могу.

И год, и два, и три сумею…

И десять лет — я буду ждать…

Согнусь, состарюсь, поседею…

С клюкой пойду…

— Серьезно?

— Да!

— Я верю. Только… это слезы?..

— Заклятие!.. Платок возьми…

…Любовь, когда ты станешь прозой

в моей душе, — меня казни!

* * *

Опять в обстрелянной суконной

сижу, готовый в дальний путь.

Зал.

Темнота.

В проем оконный

ненастная струится муть.

Дорога в дождь —

всегда на счастье.

Ну, как же! Только ожидай…

Вот и мелькнули наши «здравствуй!»,

осталось горькое «прощай!»

Все нами сказано о главном?

Или не все?.. Опять слова?

Но почему любовь бесправна