Не считая лет - [10]

Шрифт
Интервал

и почему всегда права?
И ты молчишь.
Притихла рядом.
Касаюсь локона виском.
Тебе шепчу на ушко: «Лада».
А в горле ком, горячий ком.
Пыхтит за стенкой маневровый
с одышкой тяжкой паровоз…
— Четыре дня…
А сколько снова
тебя не будет?..
Сколько врозь?..
Что отвечать тебе?
Как смею?
«Жди!» — приказать?
Но буду ль прав?
Мне далеко идти.
До Шпрее.
А я еще не взял Днепра.
Ночь.
Темнота.
Твои ладони.
Сухие губы. Пальцев дрожь…
…Курю.
Считаю перегоны.
А за окошком плачет дождь.
8
Опять с утра ревут моторы.
Опять планшет через плечо.
И вновь работа, от которой
я был на время отлучен.
Так принимай теперь на веру,
не осознав душой пока,
все измененья, все потери
и пополнение полка.
И было мне тогда не просто
домыслить, в чем моя вина…
Нет,
не домой я ездил —
в гости.
А дом мой — полк
и жизнь — война.
* * *
В те дни отчетливо впервые
ума коснулось моего,
что на войне трудней не вылет,
а ожидание его…
Май — ни полетов, ни разведки,
в матчасть зарылись с головой.
Уже пошучивали едко:
«Займемся, может, строевой?»
Восточный вал.
Мы рвемся в дело.
Душа горит: пора, пора!..
В конце июня загудело.
Пехота ахнула: «Ура-а!»
И стало весело и жарко.
Разворотив Восточный вал,
не успевали клеить карты,
за фронтом тыл не успевал.
С утра до вечера полеты.
Горит земля, горит металл,
и дым пожаров в самолете,
на высоте, в носу щипал.
Сегодня — Орша,
завтра — Крупки.
А следом — Любча или Клодь.
По одному, десятком, группой
сдаются немцы — «майн гот!»…
Давно ли было —
вспомнить горько,
чтоб взять деревню в три двора,
мы изучали все пригорки,
разведкой мучаясь с утра.
И радовались, словно дети,
что овладели пустырем…
Да, были мы за все в ответе:
за каждый куст, за каждый дом.
За все.
За всех.
И вот мы встали,
умеющие воевать.
Мы городов не успевали
ни рассмотреть, ни сосчитать.
* * *
Я из ржаной муки замешан.
Меня простой мужик испек.
И никакой немецкий леший
со мной управиться не мог.
Он был силен.
А я — сильнее.
Он был — стервятник.
Я — орел.
Не он на Клязьму — я на Шпрее
к нему в конце концов пришел.
Сильней я правдой был земною,
моя любовь была со мной.
Вот потому прошел войною
пусть обожженный,
но живой.
* * *
Когда о Родине не всуе
идет серьезный разговор,
мне память медленно рисует
отцовский дом, отцовский двор.
Тропинки в кипени ромашек,
плетни, калитки, дым из труб,
околицу, где резво машет
ветряк крылами на ветру.
И всю деревню,
всю округу,
любой районный уголок…
Я жил на севере и юге,
я знаю запад и восток.
У сердца есть такое право
и зрение такое есть,
что вижу я свою державу
сквозь призму вечно милых мест.
Не раз за годы —
из станицы,
от полонии и аймака —
спешил сюда,
чтоб поклониться
незамутненным родникам.