Не самый тяжкий день - [2]

— Некультурно идешь, Мачихин.

— У меня, сержант, силенок нету, чтоб каждую лужу за версту обходить. Да и постарше я тебя почти вдвое.

— Ладно, философ, меня только не забрызгай. Сапоги-то больше негде будет почистить.

— Чудной ты, сержант, думаешь, в тылу тебя каждая баба разглядывать будет? Нет, браток, они в тылу тоже перемаянные. Хоть немца тут и не было, но все равно достается бабонькам. Так что ты свои кобелиные мысли оставь.

— С чего это решил, что я…

— С чего, с чего, — перебил Мачихин. — Вижу я тебя наскрозь и мысли твои знаю.

— Так все и знаешь? — усмехнулся Шипилов.

— Я во всем, сержант, разбираюсь и все вижу. Потому мне и тяжельше, чем вам, недоумкам.

— Полегче на поворотах, Мачихин. Мы хоть и не в строю, но все же не забывайся.

— Это мы можем, — пожал плечами Мачихин и замолк. Замолк надолго.

Пришлось сержанту первому начинать разговор, не идти же всю дорогу молчком.

— Ты вот говоришь, что все понимаешь. Ну и что ты насчет войны скажешь?

— А чего тут сказать? Не умеем еще воевать. Турнет нас немец летом опять…

— Так и турнет?

— Помяни мое слово. Ежели не здесь, со Ржева, то где-нибудь в другом месте попрет. Ты знаешь, сколько первая мировая шла? Четыре года! Вот и эта столько же будет, ежели не больше. Так что живым тебе не дотянуть. И не мечтай.

— Ну и вредный ты мужик, Мачихин. Зачем же так? — побледнел малость сержант.

— Ты правды хотел? Я тебе ее и выложил. А сказочки пусть кто другой рассказывает.

— Тебе что политрук говорил? Не помнишь?

— А мало ли что он говорил. У него должность такая — говорить.

— А то, что правда и вредная бывает. Вспомнил?

— Это чепуха, — махнул здоровой рукой Мачихин и зевнул.

— Нет, не чепуха. Ты вот своими словами мой моральный дух подорвать можешь. Радость мою омрачаешь, так сказать. Я иду в тыл, думая, хоть час да мой, а ты мне под руку такое. Нехорошо, Мачихин, нехорошо, — укоризненно покачал головой сержант и даже вздохнул.

— Знаю — нехорошо. Но что поделать, характер у меня такой, а вообще-то я вас, молодежь зеленую, шибко жалею, потому как предвижу участь вашу.

— Ну, опять… — взмахнул рукой Шипилов и поморщился.

— Ладно, не буду, сержант, тебе твое телячье настроение сбивать. Вид у тебя бравый, может, и вправду, какую девку по дороге встренешь и побалуешься перед… — тут Мачихин спохватился и примолк.

— Перед чем, перед чем?! — аж вскричал сержант. — Смотри, Мачихин, как бы не побил я тебя вот этой палкой, — поднял он палку, на которую опирался.

— Так палка-то о двух концах, — невозмутимо ответил Мачихин и сплюнул.

— И зачем я с тобой пошел? — уже как-то жалобно пробормотал Шипилов.Знал же, с кем дорогу делить буду.

— Ладно, сержант, давай присядем да покурим. Больше я тебе нервов портить не стану.

Выбрали они сухое местечко на пригорке и задымили.

Мимо них группками проходили калечные, кто с рукой перевязанной, кто с головой, кто с палочками, хромая.

— Вот что такое война, сержант… Это куча народу, одни, свеженькие, обмундированные, — туда, другие, обработанные на передке, вроде нас с тобой, — обратно. Понятно?

— Ты, Мачихин, всегда такой умный был? — усмехнулся тот.

— С самого рождения, сержант… — отрезал Мачихин. — Оттого мне и тяжко. Знаешь, я же еще в начале двадцать девятого все свое имущество продал и подался аж в другую область, откуда жена родом. Там халупу купил и… ждал.

— Обхитрил, выходит?

— При чем здесь обхитрил? Просто наперед видел. Газеты читал, сержант, а там промежду строчек все прочесть можно, если не дурак.

— Да, ты не дурак, конечно, — почему-то задумчиво произнес сержант, относя это к чему-то своему. Наверно, к тем мачихинским словам, которые тот говорил до этого. — Пошли, что ли?

— Пошли, — поднялся Мачихин.

Серьезных разговоров дальше по дороге они не вели, так, о пустяках только. Верст через восемь попалась им деревенька. Сержант приосанился и стал к избам присматриваться, не мелькнет ли где в окошке лицо женское.

— Что-то в горле пересохло, попить водички надо.

На что Мачихин сразу же резанул:

— Не водички тебе надобно… Ладно, бог с тобой.

Около одной избы увидел сержант наконец женщину и, кинув Мачихину быстро сброшенную с плеч телогрейку, растянул рот до ушей, а улыбочка у него была хорошая, ничего не скажешь, бабам должна нравиться, и направился, развернув молодецкие плечи. Мачихин же остался на месте, тоже улыбнувшись, но усмешливо и поглядывая на сержанта и женщину, думал, что, конечно, живому — живое, тут ничего не попишешь, тем более сержанту через месяцок-полтора верняком опять на фронт.

Сержант поздоровался с женщиной вежливенько, чуть ли не с поклоном и попросил водицы испить. Та пригласила в избу. Сержант махнул Мачихину, чтоб тоже зашел. Мачихин поколебался минутку, но промочить горло и ему не мешало.

— Ну что, воины, не можете германца дальше турнуть? — спросила женщина, подавая им воду.

— Да, уперся фриц. Но ничего, турнем, — бодро выдал сержант, все так же скаля зубы и оглядывая ее жадными глазами.

— Не хвались. Как бы он нас летом не турнул, — буркнул Мачихин.

— Этого и боимся. Осенью не дошел до нас немец, а если опять на Москву попрет? Сдюжите? — с тревогой спросила она.