— А вообще-то, можно сказать, деревню дуриком взяли, — пробурчал рядовой Мачихин, после того как все отдышались, пришли малость в себя и заняли оборону на другом конце взятой ими деревни.
Карцев, именовавший себя ласково Костиком, ничего на это не ответил, либо ему было не до разговоров, либо согласен был с Мачихиным.
Но только что подошедший политрук, такой же почерневший, как и все они, в ободранной о колючие заграждения шинели, пропустить такого не смог.
— Как это дуриком? — спросил строго, в упор.
— А так, — не смутившись, ответил Мачихин. — Ежели по-честному, то живым мясом протолкнулись.
— А танки?!
— Ну, они подмогнули маленько, подавили фрицевские пулеметы…
— А наступательный порыв? А боевой дух? — напирал политрук.
— Этого хватало, — не стал отрицать Мачихин и попросил закурить, но все же повторил свое: — Что ни говори, а дуриком…
— Замолчите, Мачихин! — прикрикнул политрук.
— Это мы можем…
Политрук посмотрел на Мачихина. покачал головой, однако кисет с табачком все же вытащил, предложил и Карцеву. Все закурили… Курили молча, вдумчиво, глубоко затягиваясь легоньким табачком, которым, конечно, не удоволишься так, как нашенской моршанской махорочкой.
Прошедший бой казался сном — тяжелым, страшным, мучительным. Подробности не помнились. Бежали, падали, поднимались, снова падали и опять поднимались, крича что-то на ходу, и — если откровенно — совсем не надеялись достигнуть той небольшой деревеньки, на которую наступали, потому что как ни бежали, оставалась она очень далекой, и не верилось, что при таком вот смертном огне смогут приблизиться к ней для последнего рывка…
И вот — взяли все-таки. И сейчас пришел к ним если не покой, то все же какое-то успокоение. Курили, поглядывая на политрука, на его усталое, не по возрасту морщинистое лицо. Он делал короткие затяжки, и все видели, как подрагивают у него пальцы, держащие самокрутку, однако не осуждали — у всех не прошел еще противный мандраж, ведь такой бой осилили, и странно, что и политрук, и они сами остались живыми… И надо признать, политрук в бою после перебежек поднимался первым, крича истошным голосом "вперед, вперед!", перемежая эти слова матерком, которым, видать, пытался сбить страх и в себе, и в бойцах…
Докурив цигарку — уж пальцы начало жечь, — Карцев решил продолжить разговор, тем более вспомнил он, как в кадровой ходили они на учениях в наступление за огневым валом, подавив условного противника артогнем. Совсем непохоже на сегодняшнее, с одним "ура" и без единого артиллерийского выстрела.
— На одном порыве, товарищ политрук, далеко мы не уедем.
Не успел политрук и ответить, как опять Мачихин выступил:
— Ежели у каждой деревеньки столько класть будем, не дотопаем до Берлина.
— Прекратите, Мачихин, — уже устало отмахнулся политрук, на что тот с усмешечкой:
— Прекратить, это мы завсегда можем, — и отошел на шаг.
— Ты, философ, на больную мозоль не наступай, без тебя тошно, — бросил Карцев.
Политрук на "философа" усмехнулся и спросил Мачихина:
— Вы кем на гражданке были?
— Счетоводом колхозным. А что?
— Да ты большой начальник, оказывается, — натужно рассмеялся Карцев.
— Не завидую вашему председателю, Мачихин, — покачал головой политрук. — Вот что.
— О пустяках болтаем, — проворчал Мачихин. — Вы бы назад, на поле взглянули.
А они и говорили о пустяках, чтоб не думать, чтоб почувствовать себя живыми, и слова Мачихина заставили передернуться политрука, а Костик, не выдержав, тихо выматерился:
— Да иди ты, Мачихин…
Политрук опять вытащил кисет и молча стал завертывать цигарку, а Карцев, чтоб стряхнуть с себя муть от слов Мачихина, спросил:
— Товарищ политрук, может, пошарить по избам фрицевским? Авось найдется чего? Кухню же раньше ночи не привезут.
— Опомнился… Другие взвода уж шарят небось, — повернулся к ним Мачихин.
— Ротному доложитесь, Карцев. Если разрешит — валяйте.
— Есть, — живо ответил Костик, которому невмоготу было стоять без действия.
Ротного нашел он на другом конце деревни. Тот стоял за уцелевшей избой и назначал из кадровых сержантов взводных, а из рядовых — отделенных. Заметив Карцева, ротный сам подозвал его.
— Слушайте. Карцев, назначаю вас командиром первого отделения в ваш взвод.
— Разрешите отказаться, командир. Не гожусь я в начальники. Вот я просил вас в связные к себе взять, так не взяли…
— Вы же блатняга, Карцев.
— Да нет, командир, рабочий класс я, на "Калибре" работал, ну а приблатненный малость, поскольку из Марьиной, известной вам, рощи.
— А почему в командиры не хотите?
— Разрешите при вас… Земляки же мы, — не стал особо распространяться Костик, и ротный кивнул головой.
Карцев попросил разрешения поискать у фрицев жратвы и курева, на что ротный тоже кивнул. И у него небось живот подвело, не шибко на марше командиров доппайком баловали, с одной кухни пшенку лопали, подумал Карцев.
Проходя мимо бойцов, среди которых стоял и опекаемый им еще с формирования Женя Комов, худенький мальчик с карими, чуть навыкате глазами и припухлым детским ртом, прозванный "фитилем" и неизвестно, каким макаром попавший в армию, потому как на вид больше семнадцати ему не дать, Костик на ходу кинул:
