Не садись в машину, где двое - [8]

Но получил поворот от ворот.

Девушка сказала:

— Я хочу тебе признаться, чтобы ты больше ко мне не приходил и остался с женой.

— Почему? Ты же мне нравишься, Оля!

— Вот почему. Ты помнишь, что сделал меня женщиной?

— Тебя?

— Да. Не помнишь? Когда вы с Таней поругались, мы были с тобой на дне рождения у Лены, помнишь? И ты повел меня в маленькую комнату, и там все произошло.

— Ой, пьяный был, прости. Не помню.

— Ну ничего. Я сама виновата. А три месяца назад я родила.

— Ты?

— Да. Так что можешь спокойно идти и обо мне забыть. Я родила от тебя.

— От меня?

— Да. У меня никого нет и не было.

— Все вы так говорите.

— Да ты не беспокойся. Я ведь тебя не держу. Пока!

И она села в лифт.

Больше он ей не проявлялся.

А через два месяца ей в неурочное время позвонили из дома ребенка и сказали срочно приезжать, мальчик заболел.

Оля поехала и осталась с сыном, не отходила от него, потом вызвали «скорую», и маму с ребенком положили в больницу.

Его удалось спасти.

Все это время Оля не могла заплатить за мобильник, а маме позвонила с больничного телефона и сказала, что попала по «скорой помощи» в отделение, но сюда не пускают, карантин. И не беспокойся обо мне, всё. И она положила трубку.

Через месяц их выпустили, но Оля уже не могла оставить сына в доме ребенка, он был слишком еще слаб. И она поехала с ним домой.

В квартире, слава богу, никого не было. Но ничего не было и для малыша.

Она завернула его в какие-то полотенца и простыни и положила его на свою тахту.

Поздно вечером она проснулась от стука в прихожей.

Мальчик затревожился и заплакал. Оля прислонила его к груди. Он стал сосредоточенно сосать.

Мама вошла в комнату, зажгла свет. Увидела дочь и ребенка во всей их красе, побледнела и прислонилась к притолоке:

— Ты что, все же родила? Я так и знала.

— Да,— ответила Оля.

Мать стояла не двигаясь.

— От кого?— наконец спросила она.

— Ну, от друга. Но он потом женился.

— Он знает?

— Да, я ему сказала.

— Я его убью.

— Не надо, у него дочка на пять месяцев старше моего Павлика.

— Убью, убью,— застонала мать и зарыдала, топая ногами и дергая себя за волосы.

Потом она кричала:

— Я чувствовала, я все больницы и морги обзвонила, а родильные дома не подумала! Дрянь ты, дрянь, что ты наделала! Всю нашу жизнь исковеркала теперь, я уже тебя схоронила, места найти не могла, тварь ты гулящая!

Мать села на пол, потом легла, громко и как-то распущенно рыдая. Она как будто плакала обо всем.

Ребеночек закряхтел, тяжело задышал. Оля потеребила его за носик, он опять стал сосать.

Наступило молчание.

Наконец мама поднялась и, покачиваясь, ушла.

Утром она убежала на работу, а Оля вышла в кухню, обнаружила в холодильнике молоко, сварила себе кашу, поела и задумалась. Мама, скорее всего, не будет ей давать денег. Мама ее возненавидела. Прожить не удастся. Придется нести сына снова в дом ребенка.

Она взяла маленького на руки и сидела с ним так до темноты.

Поздно вечером пришла мать и, не заходя к Оле, стала возиться на кухне.

Судя по всему, еще и ее сожитель исчез, Виктор Сергеевич, отставной полковник. Поэтому мать была такой откровенной в своих криках. При нем она бы не стала так себя вести.

Виктор Сергеевич был солидный, любил порядок, тишину, уют. Он имел семью в Белоруссии, но работал водителем в Москве, чтобы содержать жену, свою мать и двух детей в Гомеле. Жил он в Москве, слава богу, бесплатно, у мамы Оли, и она его кормила и покупала ему всякие вещи, куртку, сапоги, шапку. Свои денежки он экономил и посылал. Приносил только еду в дом.

Оля сидела, раздумывая о том, сколько она сможет продержаться вот так, без денег, без детских вещей, без подгузников, например, и без коляски. Да и за мобильник не плачено.

Назавтра она обзвонила своих прежних подруг, мамочек из того сквера, где летом гуляла с животом. Все им — трем — рассказала.

И через несколько дней ей привезли буквально мешки детских вещей и даже старую коляску.

Видимо, эти молодушки бросили клич, и заработал фонтан человеческого сочувствия. Да и детские вещи ведь все отдают и принимают, так заведено. Оля получила от них и дар — два больших пакета подгузников, и снова кенгурушку.

Они ввалились в квартиру веселые, с детьми наперевес. Сидели на кухне, пили пустой чай с сахаром. Всё поняли. Расстроенные ушли.

Мать к ней в комнату не заходила, и Оля сама не появлялась на кухне, пока мама там стучала и бренчала.

Но утром все стояло на плите, суп и второе, овощное рагу, компот, и в холодильнике было молоко и творог.

Вдруг начали звонить старые подруги, и из института, и школьные.

Оля всем говорила, что родила, что сидит с ребенком.

В институте не могли поверить, как это так? Была же не беременная, и вдруг ребенок.

Позвонила и та подруга Таня, жена, смешно сказать, отца Олиного ребенка. Она, видимо, почуяла неладное, долго спрашивала, от кого мальчик. Оля отвечала, что не говорила никому про своего бойфренда, но сейчас, когда она родила, этот человек ее бросил, и она не хочет его вспоминать.

Все думали, что у Оли новорожденный, а ему было уже больше трех месяцев. Но Оля никого не звала к себе и отказывала, если кто-то хотел прийти.

С мамой все продолжалось так как было, то есть она не видела ребенка и не хотела его знать.