Не проспи любовь - [3]

В прихожей мой взгляд падает на большой конверт из коричневой бумаги, он лежит на столе в холле. На нем бабушкиными каракулями написано мое имя.

– Я нашел это в гостиной Нэн, – говорит папа.

Поднимаю глаза и вижу, что папа стоит на середине лестницы, с трудом удерживая коробку с надписью «КНИГИ ЭЛИС».

– Кто знает, что там. Она же ничего не выбрасывала. Называла это аккуратностью, а я – одержимостью. Только загляни к ней в шкаф. Если я верно помню, там все развешано по цветам.

Рассматриваю конверт, ощущая неловкость и странное облегчение. Вот он, первый знак, что я должна быть здесь. Осторожно вытряхиваю содержимое конверта на мраморную поверхность стола. Из конверта выпадают несколько открыток, напечатанных на тонком коричневом картоне. Беру одну в руки. На одной стороне вижу простой рисунок – три воздушных шара парят в небе. На другой стороне жирным шрифтом написано:

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ЭЛИС!

ОТ ГУСТАВА Л. ПЕТЕРМАНА И ВСЕХ ТВОИХ ДРУЗЕЙ ИЗ ЦЕНТРА ИЗУЧЕНИЯ СНА (ЦИС)

Хмурюсь, бросаю открытку, беру следующую. На ней написано ровно то же самое. И на следующей. На всех девяти открытках с одной стороны – воздушные шары, а с другой – одинаковые странные поздравления с днем рождения. Присматриваюсь к штампам – оказывается, с тех пор как я уехала, каждый год в день моего рождения мне приходило по открытке. Я думаю о тех открытках, которые в Нью-Йорке присылал мой стоматолог, чтобы напомнить о приеме, – на них был нарисован улыбающийся зуб с макияжем. И где он вообще видел зубы в румянах?

В самом низу стопки нахожу записку на бледно-бирюзовой бумаге, приятной на ощупь.

Дорогая Элис.

Кто знает, пригодятся ли они тебе, но выбросить я их не смогла.

С любовью, Нэн

Улыбаюсь и киваю. В этом вся Нэн. Простая, изысканная, деловая. По крайней мере, в письмах, по которым я ее и помню. Папа не хотел возвращаться в Бостон после нашего переезда – всегда находил какие-нибудь отговорки. Несколько раз мы с Нэн виделись, когда она устраивала паломничество в Нью-Йорк, чтобы посмотреть постановку на Бродвее или выставку в музее Гуггенхайма. У нее всегда была идеальная прическа, све-жевыглаженная одежда. Интересно, с возрастом все обретают умение поддерживать идеальный порядок, или я и в восемьдесят лет буду носить свитера с дырками в рукавах размером с палец?

И тут у меня звонит телефон.

– Я уж решила, что ты умерла, – сообщает Софи, когда я беру трубку. – Такие мы стали деловые в этом вашем Бостоне, уже и на сообщения лучшей подруги не отвечаем! – с укором говорит она, имитируя массачусетский акцент.

Я смеюсь.

– Так ты соскучилась по мне, или как? – спрашиваю я.

– Неа, – усмехается она.

– Что, ни капельки?! – хнычу я.

– Так у меня же есть твой клон. Я сейчас с ним. Он злится, что я с тобой разговариваю. Спрашивает, чем ты лучше его. – Софи стала моей первой и самой лучшей подругой в Нью-Йорке. У нас есть давняя шутка: будто мы тайно клонировали друг друга, чтобы нам не было одиноко, когда кто-то из нас уедет. Никто эту шутку не понимает, но нам это даже нравится.

– А я вот по тебе скучаю, – говорю я.

– Что случилось? – внезапно тон Софи становится серьезным. Она всегда чувствует, когда что-то не так. И это чаще всего ужасно раздражает.

– Здесь просто странно, – говорю я. – Видела бы ты этот дом, Соф. Музей какой-то.

– Но ты же любишь музеи! – восклицает Софи. Ей меня не понять: она живет на Парк-авеню в настолько чистой квартире, что, приходя в гости, я всегда боялась, что одно мое присутствие ее запачкает. Родители Софи зарабатывают на жизнь тем, что продают произведения современного искусства, например, гигантские шары из искусственного торфа или видеозаписи с плавающими незнакомцами, которые можно смотреть на стене собственной гостиной.

– Говорю тебе, Элис, если бы ты вдруг пропала, первым делом я бы посоветовала красавчикам-детективам из Нью-Йоркской полиции, которые пришли бы ко мне в поисках тебя, заглянуть в Мет[4] или в МоМА[5].

– Мне нравится гулять по музеям, а не жить в них, – говорю я, закатывая глаза. – Это же не дом.

– Понятно. Ты, наверное, просто устала с дороги, – успокаивающе говорит она.

– Я почти все время спала… – Умолкаю, вспомнив, как заснула на груди Макса. Рассказываю Софи про ночь в музее, и она заявляет, что все это ужасно романтично. Но ее тон говорит о другом.

– Ненормально столько о нем думать, – говорю я. – Сама знаю. – Этот разговор у нас был уже миллион раз.

Софи вздыхает.

– Дело в том, что в Бостоне твоя жизнь начнется с чистого листа, Эл. Возможно, с твоей стороны будет мудрее, ну… начать встречаться с парнем, с которым, как бы это сказать, можно быть вместе?

– Но у меня такое ощущение, будто мы вместе… – говорю я.

– Ты же знаешь, о чем я, Элис, – говорит Софи с легким раздражением в голосе. – Нужен кто-то, с кем можно быть. Кого можно познакомить с друзьями.

С кем можно целоваться за деревьями во время школьных поездок на природу. Кто-то… ну… реальный.

Реальный. Последнее слово повисает между нами, и я задумчиво качаю головой. Софи права. Не важно, как я отношусь к Максу, – есть одна проблема. Ночь в музее – это сон. Каждая встреча с Максом – все то время, что я себя помню, – происходит во сне. Потому что Макс – парень из моих снов… И только.