Смерть жеребца
…Брикус закончил свой невесёлый рассказ и попытался встать, но ослабевшие ноги не держали, он завалился на бок, отчаянно суча копытами по настилу, разбрасывая во все стороны загаженную испражнениями солому. Ужасные конвульсии пробежали по тощему крупу. Уже затихая, он увидел себя на леваде у Федора. Хозяин, приветливо улыбаясь, протягивал ему кусочек сахара. Брикус захотел поздороваться с Фёдором, но вместо радостных звуков из горла вырвался тяжёлый хрип, а с губ упали клочья пены. И он забылся в беспамятстве. На сердце у него стало легко и свободно, а душа, освобождаясь от бремени жизни, на лёгких, воздушных санях рванулась куда-то высоко вверх, под самую кровлю конюшни, в белесое, видневшееся сквозь щели в крыше рассветное небо.
Сквозь дыру в соломенной крыше пробился тонкий утренний луч и робко высветил грязную белую звезду на лбу жеребца. Последний свет в его остывающей жизни, но Брикус уже ничего не видел, не слышал и не чувствовал.
Кот требовательно мяукнул в надежде, что жеребец отзовётся, однако Брикус молчал. Его большой тёмно-красный глаз отчуждённо и равнодушно смотрел куда-то вверх мимо кота. Тогда кот горестно подошёл к товарищу, жалобно лизнул его в ещё тёплый храп и, свернувшись клубком, остался лежать возле неподвижного тела друга.
«Сколько Брикус?»
Утром на вопрос пришедшего ветврача «Какая температура у заболевшего жеребца Брикуса?», Карп, порывшись в столе, нашёл журнал и, открыв его на нужной странице, стал внимательно её изучать, озабоченно бормоча себе под нос: «Сколько Брикус?». Потом найдя свою утреннюю запись и кое-как её разобрав, удовлетворённо ответил: «Семь и восемь». И, дохнув перегаром на ветеринара, добавил:
— Температура нормальная 37 и 8! Можем сходить посмотреть.
Когда открыли двери конюшни, от жеребца, лежащего неподвижно на голых досках среди нечистот, ощерившись, отпрыгнул тощий кот и зло посмотрел на вошедших.
— Пошёл вон, приблуда! — Карп зло затопал ногами, замахал руками, и кот стремительно вылетел из конюшни.
Грязная шерсть на туловище жеребца свалялась и взялась комом. Ветврач склонился, пощупал пальцами уши коня, потом брезгливо положил ладонь на запавший нечистый бок и стал внимательно следить за ноздрями.
Карп, не дожидаясь, когда специалист скажет очевидное, переминаясь с ноги на ногу, удивлённо и озадаченно почесал затылок.
— Надо же, кажись, сдох!
Ветеринар убрал ладонь и проронил с сожалением:
— Отмучился, ретивый, а жалко, хороший был жеребец! Ты знаешь, что делать…
Карп с дружками мигом освежевали во дворе окоченевшее тело, что ещё недавно считалось жеребцом Брикусом, снятую кожу сдали на склад, а костлявую тушу отвезли на скотомогильник и бросили в выдолбленную наспех в мёрзлой земле яму.
А весной пошли проливные дожди и обильно смачивали землю целое лето. Ливнями размыло дико заросший бурьяном скотомогильник. И долго белели под жарким солнцем среди рослого чертополоха омытые росой и полизанные зверями кости Брикуса, а может быть, какой другой лошади. Этой зимой в колхозной конюшне околело их много. Однако ещё больше могил прибавилось на сельском кладбище.
2009 г., Чернигов
