«Не отрекаюсь!» - [41]

Так я прожил у него долго, стал крепким, в расцвете своих лошадиных лет, жеребцом. Но в один нехороший день наша счастливая жизнь оборвалась. Как-то зимой я стоял во дворе, меня запрягал в сани Павел, и вот зашёл к нам сосед Карп и привёл с собою людей. «Я же тебя предупреждал, что плохо кончишь!», — зло прокричал он Фёдору. Хозяин сразу всё понял, тяжело посмотрел на него и плюнул ему в лицо. Диким зверем взвыл тогда Карп: «У-у, куркуль проклятый!», — и ударил Фёдора. Сразу же подскочили дружки, а когда Фёдор упал, стали бить его ногами. И когда он лежал окровавленный, Карп попытался содрать с него сапоги. А Фёдор оттолкнул его, сам снял сапоги и кинул ему в грудь: «На, ирод проклятый, подавись!». А Марьяна, когда их сажали на подводу, истошно кричала, заламывая руки: «Разбойники, нет на вас Бога!». И когда их уже увозили, Фёдор обернулся, тоскливым взглядом окинул свой двор и кивком головы попрощался со мной, а Павел заплакал.

У ворот собрались люди, кто-то испуганно молчал и крестился, а нашлись и такие, что радостно улыбались и довольно потирали ладони. А приёмного сына Кирюши тогда не было дома, он ушёл куда-то по поручению Фёдора. Уже позже я слышал, что его поймал Карп и отправил в детдом.

Когда увозили со двора семью Фёдора, я громко закричал, из глаз выкатились слёзы, я сразу почувствовал себя осиротевшим и всё рвался бежать вслед за ними. Я понимал, что больше уже никогда их не увижу. Меня хотел забрать Карп, но я ему не дался, сумел вырваться и убежал со двора, но скоро меня поймали и привели в конюшню, наспех срубленную для колхозных коней таких же, как и я, бедолаг. Первое время мне всё опостыло. Не ел и не пил. А когда меня запрягали, не давался: вставал на дыбы, лягался, не желал выходить на работу. Когда Карп подходил ко мне, всё хотел его укусить. Оказывается, его поставили здесь сторожем. Тогда он матерился, больно стегал меня плетью, говорил: «Куркульское отродье, в хозяина пошёл! Отказываешься работать в колхозе?!».

Наступили мои чёрные дни. Мне пришлось забыть про овёс и хорошее сено. И некому уже было меня угощать сахаром. Конюх кинет охапку свежей травы, я потянусь к ней, а там колючки. Я тогда отворачивался от неё, а меня опять сильно бил Карп. В ответ я только зло прижимал уши и скалился. Мне было очень тяжело, но я всё не мог забыть и простить ему, как он обошёлся с Фёдором и его семьёй.

Работать в колхозе приходилось много, а смотрели за нами плохо. Многие мои товарищи надорвались, стали страдать желудком, у них появились колики, всех нас заели вши. Посмотри на мои ноги, подковы отпали, копыта кровоточат и мне больно ходить. Приходил ветеринар, осмотрел облёгшего в соседнем стойле Чалого. Я услышал как он сказал конюху: «Отмаялся, бедняга! Толку с него уже никакого не будет. Забить, шкуру снять, а мослы зарыть на скотомогильнике!».

А недавно я целый день возил сено, очень устал и хотел пить, а конюх напоил меня студёной водой. Ночью мне стало плохо, появилась слабость во всём теле, резко опала грудь и подкосились ноги. И вот теперь я лежу здесь, в холодном стойле, на оснеженной соломе, совсем больной.

Опять немного истории

На крутом берегу полноводной реки, в глухой стороне от проторенных дорог цивилизации веками мирно жил вольный трудолюбивый народ. Весной река широко разливалась, бурные вешние воды полонили окрестные луга и низины. И всюду, куда ни кинь взгляд, — морщились, торопились во все концы мутные, пенистые гребни хмурой воды, подступая к окраинным хатам. Только серая стылая рябь, на горизонте она сцеплялась с бирюзою ещё не прогретого солнцем неба. И человек, находясь в челне среди половодья, восторженным взором пил неохватные дали. Ему всё казалось, что огромный вал вешней воды налетел, захлестнул небосклон и белыми облаками поплыл, покачиваясь, в вышине. С трудом выбирая из воды полные, трепещущие холодным живым серебром сети, он мысленно благодарил судьбу за нелегкую, но сытную жизнь на благословенной Богом земле, отрезанной в это время года от остального мира. То ли водой, то ли небом, а может быть и тем, и другим вместе.

А на Великдень, когда всё вокруг весело зеленело и пригревало солнце, православные тесною толпою шли в церковь. После праздничного богослужения с крестным ходом отец Сергий со словами «Христос воскресе!» благословлял их на полевые работы. Они нестройными голосами отвечали «Воистину воскресе!» и возвращались домой с просветлёнными лицами. Христосовались со встречными, бережно неся в корзинах освящённые отцом Сергием сдобные, замешанные на дрожжах куличи — пасху, и выкрашенные в отваре луковой кожуры куриные яйца.

Не дожидаясь, пока совсем схлынет полая вода, а солнце наберёт силу и подсушит землю, беспокойный хозяин спешил в поле. И потно работал на своей землице, глубоко увязая плугом в чавкающей под сапогами пашне, до изнеможения загоняя круторогих волов. Но тяжкий крестьянский труд неизменно окупался сторицей. Ближе к осени хлев забивался по самые стрехи душистым сеном, а клуни были полны снопами пшеницы и жита. А в хате настойчиво дразнил ноздри запах разомлевшего в печной утробе в крутобоком глиняном горшке духмяного борща с добрым куском мяса. И всегда зазывно дымилась на столе в пузатом чугунке рассыпчатая картошка. Пышный каравай домашнего хлеба и щедрые ломти сала с толстой мясной прожилкой радовали глаз.