«Не отрекаюсь!» - [36]

— Туда же… начальство… мать их… Говорил же, ядрён корень, надобно подправить стелю (крышу), зимою застудим коней!

Чертыхаясь, Карп втянул голову в широкий воротник овчинного кожуха и повернул в сторожку, где с нетерпением его поджидала шумная ватага дружков. Ввалившись в задымленную махоркой комнату, он недовольно сморщил нос и быстро направился к столу.

— Не могли дождаться, чертяки… Наливай, Хвощ, пока не совсем заду б!

Мосластый парень лет тридцати осклабился, показав в хмельной улыбке свои выщербленные, чёрные от табака зубы, загасил о край стола скрутку из самосада и подвинулся на скамье:

— Что так долго?

— Да Брику с, вот, занедужив, катается по полу, всю солому раскидал, а добрый был коняка!..

— Помню, как ты на него зенки лупил, когда мы пришли к Фёдору! Но хай не болит голова, кликнешь утром ветеринара. А теперь заметай чарку!

С хищною улыбкою он потянулся к пузатой бутыли и, размашисто разбрызгивая по столу мутную жидкость, налил полную гранёную стопку.

— Вишь, по марусин поясок, для лепшего другана не жалко! Да ты закусывай, закусывай! — и услужливо подсунул Карпу тарелки с салом и квашеною капустой.

— А ты, Куцый, сдавай на четверых, срежемся два на два! Ты, Карпо, с Коляном, а я с Куцым, вот и ладно будет. Домой шкандыбать по такой завирюхе не хочется!..

Едкий дым махорки с головою накрыл горластую хмельную компанию, азартно режущуюся в подкидного, и тусклой волной закачался под потолком.

— Крести, дураки на месте! — ехидно крикнул Карп, когда Хвощ в очередной раз сдал карты и засветил козырь.

— Кто на месте, а кто в Сибири, — раздражённо буркнул Хвощ и прикрикнул на своего напарника, — Куцый, не лови гав, грай у важно!

— А я что, просто масть не идёт! — огрызнулся Куцый.

Оставшись опять в «дураках», Хвощ в сердцах отбросил карты.

— Надоело, лучше сыграй нам что-нибудь, Карпо, растрави душу! — и протянул ему покоившуюся на лежанке гармонь.

Карп бережно взял инструмент, любовно провёл по нему ладонью, накинул на плечи ремни, немного помолчал и, манерно перебирая тонкими пальцами изрядно потёртые кнопки двухрядки, резко растянул меха. И заиграл забористо и заливисто, вкладывая в простой неприхотливый инструмент всю свою неприкаянную душу. Услышав знакомую разбитную мелодию, вздёрнулся от стола Куцый и заполошливо фальцетом заголосил:

— Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака,

С колокольни… машем, разгоняем облака.

— Эх, Колян, помнишь, как зазвенел крест об землю, когда мы церковь раскидывали! — ударив кулаком по столу, хмельно отозвался Хвощ, — здорово мы тогда врезали попику.

— И по делом пузатому, дурманил народу мозги брехнёю о царстве небесном. А жизнь гарна тута… без толстых попов! — заплетающимся языком ответил Колян.

Очнулся Карп под утро, и хотя спал он, не раздеваясь, тело его колотила мелкая дрожь. Он глянул на печь, занимавшую половину неопрятной, загаженной окурками и прочим мусором комнатки, дрова в печи давно уже прогорели. Рядом с ним на лежаке вертелся Колян и звучно причмокивал во сне губами. Уронив лицо на стол, среди остатков вчерашнего пиршества дружно храпели Хвощ и Куцый. Карп со стоном поднялся, зачерпнул полную кружку воды из ведра, стоящего на столе рядом с пустой бутылью, жадно хлебнул и с громкими вздохами стал натягивать кожух.

— Ты куда? — поднял голову Хвощ.

— Температуру треба померить Брикусу.

— И охота тебе в такую холодь идти? Лягай! А в журнал напиши, что мерил. Кто узнает? Мы кричать не станем.

— Твоя правда, всё равно сдохнет.

Порывшись, он достал из стола захватанный руками журнал и на чистой странице съезжающим вниз, неровным почерком вывел: «01 03 1933 жеребец брикус температура вчора з вечеру 37 и 8 в 6 годин ранку таж сама». Потом, захлопнув журнал и небрежно забросив его опять в стол, вышел во двор.

Бесновавшаяся с вечера вьюга затихла, на холодном небе тускло мерцали звёзды. Поёживаясь и растирая ладони, Карп быстро вернулся в сторожку, толкнул Коляна в бок и недовольно пробормотал:

— Ну и холод клятущий! Потеснись, пан, разлёгся!

И, не раздеваясь, завалился на лежак рядом.

Немного истории…

В стране давно уже отшумели война и революция, потом опять война. И всё в жизни трагично смешалось! Мир в представлении людей неожиданно перевернулся с ног на голову, стал уродливым отражением действительности. Словно человек невольно по чьей-то дьявольской прихоти угодил на кошмарный аттракцион «ярмарка мертвецов» и от увиденной вакханалии покойников ему стало дурно. В эти расхристанные годы над судьбами миллионов семей зловеще витала тень библейского ада, где постоянный «плач и скрежет зубов» неустанно сопровождал великих грешников. Народ в одночасье лишился привычного уклада бытия, а нравственные начала, выработанные на протяжении столетий пращурами, с подачи новоиспеченной власти оказались вдруг ошибочными и даже вредными.

На пути к новой светлой жизни, которая так заманчиво улыбалась в туманной дымке на горизонте, не сыскалось места для пронизанной божественным состраданием к людям заповеди: «Люби ближнего твоего как самого себя». Одетые в чёрные кожаные куртки, перепоясанные крестами пулемётных лент бесцеремонные удальцы тесной когортой чеканили шаг под алым знаменем и грозно горланили: «Мы наш, мы новый мир построим…». Старую же евангельскую истину переиначили на собственный лад — «человек человеку друг, товарищ и брат». Что, впрочем, совсем не мешало во имя торжества всемирных идеалов справедливости, равенства и братства обрекать свой народ на голод и смерть, подчистую выгребая из закромов у крестьян съестные припасы, не оставляя зерна даже на посевную.