Не осенний мелкий дождичек - [71]

— Да вы что! — всерьез обиделась Котова. — Я неученая, тяжело работаю, и дочку свою туда же? Этого не будет. Пусть на инженера учится или врача. Силы у меня есть, на одну-то доню свою зроблю.

— С чем же ваша дочь как врач и инженер пойдет к людям? С памятью о том, что выучилась на ворованном сладком чае? Может, ей самой захочется иметь этот даровой сладкий чай?

— Такое вы про мою Инку не говорите, такое вы зря! — поднялась женщина. — Ишь, куда повернули! Мысли-то какие внушаете! Мне и то слухать стыдно! Не зря ваша биологичка говорила в магазине…

— Я никогда не слушаю сплетен, Соня, — тихо сказала Валентина, ощутив полное бессилие перед этой железной «логикой». — Но ведь я бы спокойно доверила вам весь свой дом, и вам даже в голову бы не пришло… как может такое совмещаться? Подумайте хорошенько. Очень подумайте.

Котова, надвинув на глаза платок, растерянно вышла. «Не зря биологичка говорила…» Аллочка Семеновна, почему я к тебе привязана, ведь ты постоянно меня предаешь…» — У Валентины словно камень лег на сердце, словно дымом глаза обволокло… И правда дым! Вспомнив о пирожках, кинулась к духовке: погорели. Ничего, еще есть тесто. Сейчас она допечет, и — к Евгении Ивановне. Больше ни минуты одиночества, ни мига воспоминаний. Так можно сойти с ума.

Выбросив с листа на доску последние пирожки, она при крыла все полотенцем, прежде завернув несколько штук в газету. Накинув на плечи платок, перебежала через двор, к Чуриловым:

— Евгения Ивановна, пришла к вам чай пить со своими пирогами! Будем сидеть и разговаривать, хорошо? Слава дома, он нам сыграет?

— В клубе, наверное. Я как чувствовала, согрела самовар. — Чурилова достала из буфета большие расписные чашки, вазу с вареньем. — Чем вы так взволнованы, Валя? На вас лица нет.

— Сегодня я зашла домой к Инне Котовой, и вот… — Подвинув к себе чашку, Валентина торопливо начала рассказывать, но, видя, что Евгения Ивановна спокойна, и сама постепенно приходила в себя, успокаивалась. — Сейчас была у меня ее мать…

— Соня Котова по работе на хорошем счету. Три года знаю ее, и в мыслях не было такого. — Чурилова, все же внутренне волнуясь, поправила закрученные вокруг головы косы, помешала ложечкой в чашке. — Да, нужды нет, но люди стали… все хотят больше и больше. А в конце концов — никакой радости. Та же Соня: перетрясется, пока вынесет этот несчастный сахар с завода, какая уж в нем для нее сладость, а берет… Я думаю, ничего не надо делать, Валюша, — заключила она неожиданно. — Из них двоих Инна сильнее. Она без нас все решит.

— Положиться на десятилетнего ребенка? В таком деле?

— Именно, Валюша. Мы ведь будем начеку. Дети иногда решают более мудро… Вы что-то обещали сказать о Роме.

— Помните прогулку в лес? Тогда еще Рома побежал вдогонку за зайцем, по молодым сосенкам, Алла Семеновна бросилась за ним. Вы с детьми ушли, не слыхали, а получилось вот что…

— И вы молчали… — Чурилова, выслушав Валентину, выплеснула в раковину остывший чай, к которому так и не притронулась, налила свежего, отхлебнула. — Мы много говорим о достоинстве человека, а топчемся подчас на этом самом достоинстве без зазрения совести… Что же Алла Семеновна, не разрешила конфликт?

— Делает вид, что забыла. Когда мы украшали елку, Рома очень радовался. Зашла Алла Семеновна, опустил перед ней голову: «Я тогда ненарочно…» Она сделала непонимающие глаза и вышла.

— Да, в этом вся Алла Семеновна — повздорить, нашуметь, а потом сделать вид, будто ничего не было… Ребенок не может долго терзаться угрызениями совести, на самом деле забудет или решит, что ему и дальше все будет безнаказанно сходить с рук.

— Но… вы ведь друзья с ней. И я… Поговорить можно!

— Не знаю, Валя. С некоторых пор не знаю, друзья ли мы с ней. Были ли вообще друзьями.

— А если прямо сейчас поговорить? — поднялась из-за стола Валентина. — Давайте я позову. — Не ожидая согласия Чуриловой, поспешно прошла через веранду в другую половину дома, распахнула дверь в комнату Аллы Семеновны… Там был Слава; заметив Валентину, он и Алла отпрянули друг от друга.

— Ее нет дома, — сказала, вернувшись, Валентина. — И мне пора, спасибо.

Евгения Ивановна придержала ее за руку:

— В обманщицы вы не годитесь, Валя. Вон, все лицо горит… Слава у нее?

— Вы знаете?

— Узнала, к сожалению, не первой. Люди намекнули. Считаете, что должна пресечь, оградить сына от… любви, от горя, которое принесет ему эта любовь? — На лбу Чуриловой сошлись, пересекаясь, резкие, только недавно обозначившиеся морщины. — Поздно уже. Да и не стала бы ограждать. Даже несчастная любовь — богатство. А для Славы… Лучше быть несчастливым, познав серьезное чувство, чем не познав ничего. Придется нам с сыном пережить и это.

…Разве знала Валентина тогда, двадцать пять лет назад, направляясь по объявлению в редакцию, разве знала она, какое чувство несет еще неизвестному ей Бочкину?

8

Редактор, тучный, наголо бритый, сидя за столом, стучал одним пальцем по клавишам пишущей машинки. На Валентину глянул сердито:

— Что вы хотели?

— Вам нужен корректор…

Испуг, удивленье, восторг вспыхнули на широком лице редактора.

— Вы корректор и можете приступить к работе хоть сейчас? Идемте, вот сюда. — Распахнув дверь, он почти втолкнул Валентину в большую полупустую комнату. — Вот ваш кабинет, это ваш стол, а это готовые полосы. Я побегу дописывать передовую. — И исчез.