Не осенний мелкий дождичек - [7]

— Настя, пилу взяла?

— Взяла-а-а! — певуче отозвалась из сарая техничка.

Идти в необжитую комнату не хотелось: стены и стены, слова не с кем сказать. Валентинка побрела к оврагу: неужели и сейчас, в эту звонкую стужу, там живет родничок? Остановилась над обрывом, стараясь уловить шорох струй. Но овраг молчал. За ним раскинулось широкое поле. Похожие на копны сена, темнели невдалеке крыши деревни. Слева стыла церковь, белая, одинокая. За спиной Валентинки дымилась школьная роща. Тишина.

Нет, родник не может молчать в этой тиши, он-то уж непременно выслушает Валентинку и что-либо прозвенит в ответ! Скользя, она стала спускаться в овраг и столкнулась носом к носу с человеком, который неожиданно вынырнул из-за кустов. Лыжник, тот самый! Опять, верно, бегал в свой сельсовет.

— Так и убиться недолго, — сказал он. — Куда это вы, не секрет?

— Никуда, — поправила Валентинка съехавшую на затылок шапку.

— Ну и я никуда. Разрешите узнать, кто вы такая будете? Хотя догадываюсь — новая учительница. Валей вас звать, да? Ребятня уже разнесла по деревне. А я — Александр Конорев, Сашка, рядовой из рядовых. Ни на фронте боевом, ни на фронте трудовом не отличался.

— Нашли чем хвастаться! — пожала плечами Валентинка, пристально вглядываясь в его лицо: он старше ее, гораздо старше. Глаза темные, насмешливые. Крепкие скулы, коротковатый широкий нос…

— Чего не похвастаться, если подошел случай, — усмехнулся Сашка и подхватил ее под руку. — Разрешите проводить?

Валентинка отстранилась:

— Зачем это?

— Как зачем? — удивился Сашка. — Вижу, человек в одиночку бродит. Значит, думаю, не ладно ему. Ведь неладно?

Она, зябко поведя плечами, кивнула.

— То-то и оно. Обогреть тебя, вижу, некому, — заглянул он ей в глаза. — Что там случилось, в твоей школе, обидел кто?

— Нет.

— Так ты, может, обидела?

— Может, и обидела. — Валентинка с напускной лихостью махнула рукой, но жест получился вялый, невыразительный. — Директор на меня нашумел, — голос ее дрогнул.

— Первый блин, видно, комом, — участливо сказал Сашка. — Ничего, не горюй, учителя у нас толковые, а директор пошумит да отойдет. Ты его не бойся. Да расскажи, что там у тебя такое? — допытывался он, забирая ее руку в свои жаркие ладони. — Может, дело выеденного яйца не стоит.

Уже было поздно, от деревьев легли на снег синие тени. Небо, зеленовато-голубое, тронутое сединой, опрокидывалось на землю призрачной чашей. А они все бродили между школой и оврагом, Валентинка рассказывала о себе, о том, как внезапно умерла мама. Сердце… Подорвала свои силы в войну.

Сашка молчал, хмурился. Когда Валентинка рассказала-про педсовет, махнул рукой:

— Анну Сергеевну знаю, учился у нее. Не проста, да и не больно мудрена. Не переживай ты. Перемелется, мука будет. — Проводил ее до крыльца, тряхнул за плечи: — Ну, прощевай. Луна-то, гляди, какая!

Она подняла голову. Вдруг что-то темное заслонило от нее мир, сухие горячие губы прижались к ее губам. Валентинка рванулась, без оглядки влетела в свою комнату, упала на кровать. Ее еще никто не целовал, она ни одному мальчишке не позволила к себе прикоснуться. А этот… доверилась, как взрослому, старшему, а он…

Боль и обида душили Валентинку. Все потому, что она одна, без мамы. Было бы с кем поделиться, разве пошла бы к роднику? Очень хотелось плакать, но плакать — значило сдаться. Сдаваться же Валентинка не собиралась. Вытерев краем простыни глаза, она пригладила волосы и села к столу — заниматься.

7

Первым на торжество примчался Бочкин, Василий Васильевич Бочкин, Васенька, давний товарищ и друг. Бухнул прямо на кухонный стол, сминая рядки котлет, три бутылки шампанского, потряс Валентину за плечи:

— Поздравляю, Валюша! Завтра в номере читай о себе гомерическую статью!

— Что ты натворил, Василь! Сам будешь есть испорченное, — шумнула на него Валентина. И обняла испачканными в муке руками. — Сбрасывай быстренько пиджак. Вот тебе фартук. Времени в обрез. Накрывай на стол.

— Привыкла ты командовать, дружище, — сокрушенно сказал Бочкин, но пиджак покорно снял, надел фартук. — И не подчиниться нельзя, заслуженная!

— Вот именно. А ты старый ворчун! — рассмеялась Валентина. — Ой, женись, Васенька, а то совсем, смотри, закоснеешь!

— Найди невесту, женюсь. — Бочкин умело раздвинул в гостиной стол, накрыл скатертью, принялся ставить рюмки, тарелки. Все он тут знал, бывал часто, держался как дома.

— Мало находили тебе невест? Нельзя же всю жизнь провести в общежитии! У меня Алена успела родиться и вырасти, скоро институт кончает, а ты все ходишь в холостяках! — упрекнула Валентина, продолжая возиться на кухне.

— Сама ты старая ворчунья, — гремя вилками, отговаривался Бочкин.

Они взглянули друг на друга и расхохотались: смешон был Бочкин, приземистый, толстоплечий, с залысиной во весь лоб, повязанный фартуком до подмышек. И Валентина, верно, выглядела не лучше — в платке по самые брови, с лицом, припудренным мукой. Им вообще всегда было весело вместе, с самых первых дней.

Алла Семеновна, расфранченная донельзя, явилась с целым букетом хризантем — видно, срезала все цветы в кабинете биологии. Еще из сеней начала возмущаться: