Не осенний мелкий дождичек - [51]

— Вас, может быть, — насмешливо взглянул на нее Перов. — Но насчет нас… Запомните, никто из нас, в том числе и Анна Сергеевна, не позволит антипедагогического поступка. Например, привести ночью в свою квартиру пьяного парня. Или разбить семью ученика…

— А это уже подлость, — тихо сказала Аксенова. — Боже, какая подлость!

— За оскорбление вы ответите! — взвился Перов.

Валентинка слушала, с трудом улавливая смысл его слов, ею овладевал панический, леденящий ужас. Почему все молчат? Значит, согласны, верят? Молчит директор. Павел Иванович! И Катя… Почти ничего не соображая, дрожа от волнения и боли, Валентинка шагнула к директору:

— Со мной делайте, что хотите, только не троньте мальчика! Нельзя его исключать! Если нужен виновный, пусть я буду одна виновата! Толя тут ни при чем! — Спотыкаясь, налетая на стулья, выбежала из учительской.

Уехать! Куда? Не все ли равно! После всего случившегося, после того, что сказал Перов, ей здесь нельзя оставаться. Работу дадут, в райкоме комсомола ей много предлагали мест. Она решила пойти по пути мамы и не смогла… Лучше таскать кирпичи, копать канавы, что угодно, только не это. Не это!

Побросав в простыню платья, рубашки, стянула узел, нахлобучила поглубже шапку, выбежала на крыльцо. В учительской свет. Все еще говорят о ней или успели уже исключить Толю?

Промчалась мимо дремлющих в инее кустов, мимо одиноко торчащей посреди поля церкви. Выскочили навстречу первые елочки, за ними глухой громадой надвинулся лес. Валентинка остановилась. Убегает, как вор. Будто на самом деле совершила все, о чем говорил Перов. Что она такое сделала, чтобы убегать? Вот сядет сейчас под елку, на узел с вещами, и замерзнет.

Валентинка поежилась: сидеть и ждать смерти в оледенелом лесу не хотелось. Идти на железнодорожный разъезд далеко и страшно. А там, за рощей, горит огонек. Вокруг темно, один он, точно звездочку, светит над верхушками крайних елок. Опять она совершила глупость. Не отстояла, не дослушала. Выскочила, как испуганный заяц. Действительно взбалмошная девчонка. А вот и не девчонка, и она это докажет, всем докажет!

Круто повернувшись, Валентинка зашагала назад, к школе. Узел оттягивал руку, мешал идти. Успеть бы, пока не заметили…

Позади кто-то фыркнул, дохнул горячо. Валентинка в страхе отпрянула: над ней нависла заиндевелая лошадиная морда.

— Да это никак Валя Михайловна! — послышался знакомый бас. Дядя Семен остановил лошадь, слез с саней. — Давай вещички-то, тяжело. Ты куды бегла? Ай купила што? — Увидев, как дрожат у Валентинки тубы, вся она дрожит, подтолкнул ее к саням, усадил рядом с собой на мягкое хрусткое сено. — Чего ты одна ночью шастаешь? Случилось чего?

Точно так ее спрашивал когда-то Сашка. И точно так же, как тогда, она уткнулась головой в продымленный табаком мех старого дяди Семена тулупа:

— Случилось…

Лошадь неспешно брела по дну извилистого оврага. Нарядившись в иней, белыми клубами нависали над дорогой деревья. Кусты, казалось, надели на себя голубую кисею. Все было знакомо и незнакомо, а потому таинственно.

Подъехали к роднику, откуда начинался подъем в гору. Лошадь, заслышав журчанье воды, повела ухом.

— Пить хочет. Весь день не поена, — сказал дядя Семен. — Ну, погоди, потерпи, сейчас будем дома, напою, а то больно студеная. — Он вылез из саней, похлопал лошадь по шее. Валентинка уже стояла у родника, глядя на бегущую под тонким льдом живую струю.

Дядя Семен подошел, тоже поглядел, о чем-то раздумывая. Надавил валенком, обшитым кожей, на лед. Хрустнуло, зазвенело. С неглубокого дна поднялся, замутив чистую струю, ил. Но его тотчас унесло, вода стала прозрачно-синей.

— Вот так и ты, — сказал дядя Семен. — Замучила неправда душу, не стой, не оглядывайся, беги вперед. Вся муть позади останется. Поехали, что ль?

17

Сидя у стола, Валентина задумчиво перебирала поздравительные письма. Из многих городов адресаты. Чуть ли не со всей страны. Есть и взгоренские… Никто не знал, что она хотела убежать тогда, кроме дяди Семена и тети Насти. Тетя Настя пришла к Валентинке после педсовета. Присела возле, жалостно обняла:

— Куды улепетнула-то, глупая? Не исключили твоего парня. Леониду Николаевичу за тебя досталось. Все, даже Екатерина Васильевна, ругали его, что наговорил-то зря на тебя. Я ведь в коридоре убирала, печки топила, дверь-то открыта была в учительскую… а ты, подумать только, уйти хотела! Да куды тебе отсель, Валя моя милая, куды? И я, и Семен, и Марья Тихоновна, да и ученики, поди, к тебе душой приросли…

…Кто-то стучит. Накинув платок, Валентина пошла открывать. Окна синие, смерклось. А она еще ни за что не бралась — тетради лежат, как лежали, посуда не мыта…

— Нина Стефановна? Входите. Я все вспоминаю. Столько случается разного в нашей учительской жизни!..

— Уже случилось, — как-то мертво сказала Нина Стефановна. Не снимая сапог, прошла вслед за Валентиной на кухню, тяжело опустилась на табурет. — Коля ушел. Вот записку оставил… Как же это я проглядела, проворонила? — Обхватив голову руками, закачалась из стороны в сторону. — Где теперь искать его, бежать, звонить куда? Посоветуйте!

Ушел? Коля? Валентина развернула скомканную страничку, которую Нина Стефановна положила на стол. «Мама, я ухожу. Не ищи меня. Как устроюсь, напишу. Буду работать и учиться в вечерней. Взял в столе тридцать рублей, как заработаю, верну. Дома жить больше не могу. Николай». «Дома жить больше не могу…» Как же это, не предупредив, сразу? Разве сразу — был же у них разговор, был. Видела, что твердо решил, — не поверила. На руках когда-то носила Валентина Колю маленьким. Вырос у нее на глазах, играли вместе с Аленой. Знала — серьезный у Коли характер. Вообще мальчик серьезный. И все же считала Колю ребенком, не способным на решительный поступок.