Не осенний мелкий дождичек - [38]

Валентинка взглянула на карикатуру, изображавшую Волкова возле стогов сена. Где-то сейчас Саша… показать бы ему: можно воевать открыто! Смело говорить о том, что никуда не годится! Но Саши нет, и, приди он сюда, станет ли с ней разговаривать?

— Обойдемся без него! — решительно поставила под номером свою подпись. — Комсомольцы — поверят!

— Зачем подписывать? — нахмурился Дубов. — Нагорит, так всем вместе. Вообще-то надо бы показать руководству.

— Кому? Лапникову? — возмутилась Нина. — Позвольте, мол, товарищ председатель, ваших прислужников покритиковать? Вылетишь ты от него несолоно хлебавши вместе с газетой. Нет уж, семь бед, один ответ. Мы же не единолично, редколлегия. Стребуют, ответим.

— Отвечать буду я. — Валентинка свернула газету в трубку, готовая немедленно предстать перед любым судилищем. — Пошли. Сейчас и вывесим.

— Ночью? — У Дубова от удивления вытянулось лицо.

— А чего ждать? Утром люди пойдут на работу, прочтут.

— Ну, вот и все, — вздохнула Нина, когда они прикрепили газету к стене конторы. — А теперь — на гулянку!

Валентинка было заупрямилась — какое гулянье? В ней еще не остыл вспыхнувший от слов Нины запал, и, прибивая на стену скороспелую эту газету, она как бы продолжала свой неоконченный спор с Сашкой, все еще надеясь, что он поймет ее, поверит в необходимость открыто стоять за правду!.. Нина и Дубов не стали слушать отговорок Валентинки, буквально потащили ее к дому Нади Паутовой, в окнах которого горел свет. На крыльце курили подростки, да и в избе не было взрослых парней, одни девушки. Парнишка лет шестнадцати наигрывал на гармошке, свысока поглядывая на столпившихся у двери товарищей. Четыре девушки плясали посреди избы, поочередно выкрикивая частушки.

— Эх, так ли гуляли до войны, от парней проходу не было! — охнула Нина и, на ходу скидывая платок, отчаянно запела: «Ой, не мешайте петь-гулять, милые товарочки, нету наших женихов, теперь мы перестарочки!»

— Девчата, настоящие парни идут! — кинулась вдруг к окну Надя.

«Настоящих» ребят оказалось немного, но это были крепкие, рослые парни, почти все в гимнастерках — демобилизованные. И Сашка тут… широко расставив ноги, с выпущенным из-под маленькой для него кубанки чубом, он стоял у печки и вызывающе, в упор смотрел на нее.

— Припожаловали? Снизошли? — еле выговаривая слова, шагнул к ней. — А может, мы этого не желаем?

— Саня, что ты! — одернула его Надя. — Перестань!

— Эх, птаха Надеха, — качнулся к ней Сашка. — Чистая твоя душа, все хочешь, чтобы я в беленьких ходил. А мне плевать. Полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий полюбит!

Дубов придавил плечо Сашки тяжелой своей рукой:

— Брось, нехорошо.

— Что нехорошо? Кому нехорошо? — пьяно куражился Сашка. — Перед этой, што ли? — кивнул на Валентинку. — Учительша… Да я, может, с ней под стогами… у меня, может, вся душа перегоркла! Да что вы все понимаете! — рванув на груди рубашку, выкрикнул он.

Чужое, злое, отвратительное смотрело на Валентинку лицо. Она в смятении кинулась на кухню, схватила пальто. Уйти, скорее уйти отсюда! Не видеть, не слышать, позабыть!

У двери, опершись о косяк рукой, встала Нина, усмехнулась:

— Испугались? Это у нас бывает. Хватает этого. В войну не видели веселья, ждали своих. Дождались, да не все, не у всех радость-то. Эх, Валя, где тебе понять, какими слезами вымочены подушки этаких соломенных вдов, как я! Не успела любовь-то краем хлебнуть, как ушла она, пропала. Осталась одна работа. День и ночь — все работа. Так и молодость улетела. А любить когда, жить когда? — сказала с тоской. И опять усмехнулась: — Иди, там Васька тебя ждет. А мы уж сами как-нибудь обойдемся.

На крыльце действительно маячила громоздкая фигура Дубова. Не оглядываясь, Валентинка выбралась на дорогу. Она почти бежала, стремясь уйти от гудящей Надиной избы, от пьяных, глумливых слов Сашки. Все рушилось вокруг нее. Падало и никак не могло упасть черное, в пятнах звезд небо. Клонились, глухо гудя, исхлестанные ветром деревья. Спотыкаясь, брел позади Дубов, нелепый в своей бесформенной шапчонке и старой шинели. Что он думает о ней, какие мысли бродят в его голове?.. А вот и овраг, и родник журчит в темноте. Мерзлая ледяная яма; голые ветви кустов вокруг нее…

Она стояла над родником, пряча подбородок в воротник пальто, засунув в карманы стиснутые кулаки. Нельзя раскисать! Если от каждого глупого слова впадать в отчаяние, не только делать что-то — жить будет невозможно.

— Не плачьте, Валентина Михайловна, — срывающимся голосом сказал откуда-то сбоку Дубов. — Стоит ли обращать внимание? Плюньте, и все.

— Разве я плачу? — Валентинка обернулась, только сейчас ощутив на губах соленость слез. — Нет, я не плачу. От такой чепухи!

— Вот и хорошо, — обрадовался Дубов. — Конорев спьяну хоть что ляпнет. Такое, что и бабке на печи не выдумать. Опомнится, сам с повинной придет. А у меня разговорчик к вам есть. И не время, а надо. Мы тут с ребятами решили: нельзя нам больше в сторонке прохлаждаться, надо комсомол поднимать. Ну и надумали вас секретарем.

— Меня? — Отражение темных кустов качнулось в роднике, Валентинка закрыла глаза. — Но ведь Катя…