Не осенний мелкий дождичек - [36]

Прислушалась: тихо, все спят. Торопливо оделась, стараясь не скрипнуть половицами, спустилась по лестнице. Сколько сейчас времени, Валентинка не представляла. Черные тени от кустов на снегу, силуэт церквушки, замершей посреди поля… Досадно, что снег скрипит под лыжами, далеко слышно. Стога маячили рядом — заиндевелые, неживые. Она должна быть там, возле них, потому что уснуть все равно не в силах, потому что, лишь увидев настоящего вора, сможет защитить Сашу от нелепых обвинений, доказать свою дружбу, отстоять любовь.

Ее знобило от холода и страха; сняв лыжи, она прислонилась к стогу, не решаясь присесть на прихваченные морозом, оброненные кем-то на землю охапки сена.

Неожиданно из-за стога вынырнул человек. Валентинка чуть не вскрикнула, но услышала Сашкин голос:

— Михайловна, ты чего в этакую поздноту?

— А вы зачем?

— Сено пришел воровать.

— Неправда! Никогда этому не поверю!

— Так уж и не поверишь? — усмехнулся он. — Ну, ладно. Вот послушался тебя, пришел. Нет никого. Сторож один дрыхнет в молокоприемнике. Самогоном от него несет!

— Все-таки холодно в кубанке, — притронулась ладошкой к его уху. — Почему вы не носите шапку, Саша?

— Поверила Нинке? Слышала же, пропил!

— Нет, а по-честному?

— А по-честному, сменялся с парнишкой. Гляжу, бежит, скукожился, прикрывает уши воротником пальтишка, а какой там воротник… Давай, говорю, Толик, меняться. Он сердитый такой сделался, думал, смеюсь. Ничего, поменялись. — Он вдруг умолк, прислушался: — Едет кто-то…

Дорога пролегала с противоположной стороны стога, возчик не видел их. Остановил лошадь, бросил на дровни одну охапку сена, другую… Валентинка возмущенно кинулась к нему:

— Как вам не стыдно красть!

И замерла, узнав Волкова — в распахнутом тулупе, с вилами в руках.

— Как это красть? Ты чего мелешь, учителка? — воткнул он вилы в снег. — Я колхозник, и сено колхозное, небось своими руками кошено. Да откуда ты взялась в экую пору?

— Отсюда, — сказал, выходя из-за стога, Сашка. — Поджидали ваше сиятельство. Ты не тряси кулаками, дядя Костя, чего уж тут. Знаем мы с тобой друг друга вдоль и поперек, не на первой дорожке сходимся. Да и сенцо само за себя свидетель.

— Ну и пускай, — мгновенно успокоился Волков. — Хошь бы и сенцо. Себе я беру, што ли?

— А кому, дедушке? — ухмыльнулся Сашка.

— Дедушке не дедушке, а леший знает кому. Лапников приказал.

— Так чего же ночью заехал? Днем не мог? Развозишь разным прихлебателям колхозное добро, и все втихаря, крадучись?

Волков постоял, насупясь, потом бросил вилы на дровни.

— А вот и не повезу. Ей-богу, не повезу, — забормотал он. Боком упал на дровни, взмахнул вожжами — был и как будто не было. Только взлетел и опять улегся на дороге снежок.

— Вот как у нас, — зло сказал Сашка. — Совести у людей нет. Я домой с войны ехал с полной верой: столько крови пролито, что смыла она всю грязь человеческую. Ан нет, не смыла. И ведь воевал этот Костя, сволочь! Нет, хватит, уеду я отсюда к чертовой матери!

— Бегут трусы, — напряглась Валентинка. — Сильные борются.

— А ну тебя! — окрысился Сашка. — Завела: «Борются, борются!» С кем бороться-то? С Костей? Да разве бы он, солдат, потащил, кабы начальство ему не потакало? Идти против начальства что против ветра плевать.

— Неправда! — Валентинка всей душой ненавидела в эти минуты Сашку. — Неправда! Пусть ваш Лапников негодяй, но ведь честных людей больше, ведь не все колхозники тащат сено, вы сами не тащите. Стоит только захотеть…

— Вот ты и захоти, — грубо оборвал Сашка. И пошел к деревне — чужой, колючий, враждебный ей человек. А ведь думала — самый близкий. Надежный. Или не бывает такого, все на свете — обман?

7

— Что ты так яростно черкал, Вася? — спросила Валентина, вновь устраиваясь на жестком сиденье «газика». — Фельетон?

— Из зала суда, — мотнул головой Бочкин, выводя машину на асфальт. — Пишут обтекаемо, будто шепотком: «Злоумышленник понес наказание…» А те, кто потакал злоумышленнику? Прошляпил или вошел с ним в компанию — о тех молчок! Ну, я им задал перцу! Не знаешь о хищении в колхозе «Заря»? Да, да, родной колхоз Петра Петровича Никитенко. Не везет «Заре» с председателями, все туда попадают подобия Петра Петровича, возможно, не без его легкой руки… Слышала, как женщины его вспоминают?.. Жива еще сорокапятовщина, жива!.. Так вот, пришла недавно в госконтроль к Николаю Яковлевичу Чередниченко старушенция вроде бабы Гапы: мол, неловко из-за малости людей колготить, а пришла я к тебе со своей обидой, знаю: человек ты справедливый… В общем, еще весной, на прополке свеклы, решила она помочь колхозу и себе немного заработать. Выполола гектар с четвертью, а оплатили ей только за двадцать пять соток.

— Почему? — удивилась Валентина. — Неправильно учли?

— Учли-то учли, да в свой карман. Бухгалтер бригады выписывал ведомости на несуществующих людей, прикарманивая таким образом не только заработок данной бабки.

— Забрать у старухи целый гектар! Где у людей совесть!

— Если бы забрал меньше, ты примирилась бы с его совестью? — опять рассмеялся Бочкин. — Ох, Валентина, любопытный ты человечище… впрочем, как и всякая женщина, полна противоречий. Да разве лишь тут мухлевал? При проверке установили, что у него на сберкнижках лежит восемьдесят две тысячи…